Что-то с памятью моей стало,
Все, что было не со мной — помню.
Что-то с памятью моей стало,
Все, что было не со мной — помню.
Нет! Мы будем помнить
Всё до конца!
Жизнь нашу в осколки,
В пыль превратила война!
Да! Слава мирская
Смоет кровь с твоих рук...
Но в самых страшных кошмарах
Ты услышишь сердец наших стук!
Четыре месяца назад! Да ведь четыре месяца назад Далтон, Резака, гора Кеннесоу были лишь географическими названиями или станциями железных дорог. А потом они стали местами боев, отчаянных, безрезультатных боев, отмечавших путь отступления войск генерала Джонстона к Атланте. А теперь и долина Персикового ручья, и Декейтер, и Эзра-Чёрч, и долина ручья Ютой уже не звучали как названия живописных сельских местностей. Никогда уже не воскреснут они в памяти как тихие селения, полные радушных, дружелюбных людей, или зеленые берега неспешно журчащих ручьев, куда отправлялась она на пикники в компании красивых офицеров. Теперь эти названия говорили лишь о битвах: нежная зеленая трава, на которой она сиживала прежде, исполосована колесами орудий, истоптана сапогами, когда штык встречался там со штыком, примята к земле трупами тех, кто корчился на этой траве в предсмертных муках... И ленивые воды ручьев приобрели такой багрово-красный оттенок, какого не могла придать им красная глина Джорджии. Говорили, что Персиковый ручей стал совсем алым после того, как янки переправились на другой берег. Персиковый ручей, Декейтер, Эзра-Чёрч, ручей Ютой. Никогда уже эти названия не будут означать просто какое-то место на земле. Теперь это место могил, где друзья покоятся в земле, это кустарниковые поросли и лесные чащи, где гниют тела непогребенных, это четыре предместья Атланты, откуда Шерман пытался пробиться к городу, а солдаты Худа упрямо отбрасывали его на исходные позиции.
Тот, кто видел войну, будет видеть ее всегда. В ночной тиши нам всегда будут слышаться крики. Это наша история, потому что когда-то мы были солдатами и были молоды.
— Мы больше не потеряем ни одного гражданского, понятно?
— Вы и нас выведете, штаб-сержант? Или мы неспасаемые?
— ... Хорошо, Локетт. Давай поговорим, раз хочешь. Я, командир, выжил, а мои солдаты — нет. Дети, в сущности — мои лучшие парни. Неужели ты усомнишься хоть на секунду, что я не поменялся бы с ними местами? Знаю, вы думаете, я во всём виноват. Их нет, а я — вот он. Кульминация хреновой шутки. Думаешь, я рад? Думаешь, бывает хоть миг, чтобы их лица не выжигали мой мозг?! Данте Ти Томас, капрал 1-5-6-5-0-9-3-8-6. Эмюрюстер Ар Уильям, рядовой 8-7-6-6-6-2-3-5-4. Уортон Эйч Джеффри, рядовой 1-7-0-2-7-5-3-3-3-9 Локетт Джи Дуэйн, капрал 2-5-2-8-7-0-9...
— 5-5.
— Твой брат был первоклассным морпехом. Он был моим другом. И я каждый день ощущаю эту потерю. И ты мне его напоминаешь. Но сейчас всё это неважно. Потому что наш долг — двигаться вперёд. Так мы почтим память твоего брата и лейтенанта Мартинеса. Капрала Ставро, младшего капрала Мотолла, отца того мальчика... который взял оружие и поступил, как надо... Так что пора, морпехи, воспрять духом. Отбросить к чёрту сомнения. Действовать быстро, слаженно, и мы победим. Давайте прикинем, как нам выбираться отсюда...
— Когда кончится война, вернемся мы сюда, пройдем по этим местам, кто остался в живых...
— И позовем лучший симфонический оркестр во фраках. Выйдет дирижер, я подойду к нему и скажу...
— Пусть они нам сыграют!
— Нет, ты знаешь, я сам. Скажу: «Извини, маэстро, дай я!». И как врежем «Смуглянку» от начала и до конца...
Он мог бы стать замечательным гражданином. Он мог бы строить или украшать землю садами. Но он был и навечно останется в нашей памяти солдатом, русским солдатом.
Спросите у любого, кто воевал: какие дни войны он запомнил? Первый и последний день. И помнят их наиболее ярко, до самых маленьких мелочей.
Любовь... Мы вот с Серегой от Бреста до Сталинграда топали с любовью... И от Сталинграда сюда, до Днепра. С любовью... Я по этому маршруту смогу через сто лет без карты летать. Потому что по всему маршруту могилы наших ребят из «поющей». И там не одна эскадрилья, там дивизия легла! А сколько еще...
Странные они, эти войны.
Море крови и жестокости — но и сюжетов, у которых также не достать дна. «Это правда, — невнятно бормочут люди. — Можете не верить, мне все равно. Та лиса спасла мне жизнь.» Или: «Тех, кто шел слева и справа, убило, а я так и стоял, единственный не получил пулю между глаз. Почему я? Я остался, а они погибли?»
В пустыне в песках догнивают одни,
Плaмя костров поглотило других.
Поняли всю бесполезность войны
Те, кто случaйно остaлись в живых.