Мне кажется, в России, на самом деле, две реальности. Есть московская реальность и реальность маленьких городков, посёлков, деревень, далеких от Москвы. Вот сейчас для меня, как для москвича, реальность — это что-то, меняющееся с огромным ускорением. Помню, лет семь назад меня и других режиссеров пригласили на телеканал «Дождь» на часовую программу подискутировать, нужна ли в искусстве цензура. Там были Кирилл Серебренников, Лёша Попогребский, ещё кто-то. Я тогда сказал: «Ребята, почему такой формат странный — час? Давайте быстро скажем, что цензура не нужна, и разойдемся, это две минуты максимум». Реальность провинции вообще другая, там ничего абсолютно не происходит, единственное — какая-то мнимая стабильность действительно появилась: такой уровень чуть выше бедности, при котором люди как-то начали спокойно жить. Она их невероятно радует. Их очень хорошо можно понять. Как Москве всегда было всё равно, что там в провинции, так и им абсолютно всё равно, что происходит в Москве, что там за «болотная» история. Они просто вообще не понимают, что происходит.
Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три. Даже «Новое Время» нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая «Великого переселения народов». Там была — эпоха, «два или три века». Здесь — три дня, кажется даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска, и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом — буквально ничего.