Александр Розенбаум — Покажите мне Москву

Другие цитаты по теме

Как она сказала тогда? «Это Москва, Мэтт... город чудес в стране чудес...» А Санкт-Петербург, имперский город, так не похож на Москву. Там была пряничная разноцветная иконопись, пропитанная ароматом ладана, разукрашенная золотом, — какая-то туземная архитектура! Там — магия врубелевского демона в Третьяковке, висячих садов декадентского ресторана посреди грязных улиц, чудовищного даже для стойкого британца мороза, скрипящего снега. Тут – прохладная, влажная и свежая весна, строгие как Верховный суд, классические здания, ажурные мосты. Красота этого города настолько изощрена, что кажется и строгой, и порочной одновременно. Тут люди изнемогают рассудком от полуночного света.

— По ощущениям гомиков больше в Питере или Москве?

— Слушаете, я как бы свечку не держал. Что касается гомиков, то даже не очень интересно, а вот говнюков везде хватает.

В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие — в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.

Фары сквозь снег горят, светят в открытый рот,

Ссохшийся Ленинград... Корочки хлебной ждет!...

Вспомни-ка простор шумных площадей,

Там теперь не то — съели сизарей...

Там теперь не смех, не столичный сброд -

По стене на снег падает народ -

Голод...

И то там, то тут в саночках везут,

Голых...

Мне кажется, в России, на самом деле, две реальности. Есть московская реальность и реальность маленьких городков, посёлков, деревень, далеких от Москвы. Вот сейчас для меня, как для москвича, реальность — это что-то, меняющееся с огромным ускорением. Помню, лет семь назад меня и других режиссеров пригласили на телеканал «Дождь» на часовую программу подискутировать, нужна ли в искусстве цензура. Там были Кирилл Серебренников, Лёша Попогребский, ещё кто-то. Я тогда сказал: «Ребята, почему такой формат странный — час? Давайте быстро скажем, что цензура не нужна, и разойдемся, это две минуты максимум». Реальность провинции вообще другая, там ничего абсолютно не происходит, единственное — какая-то мнимая стабильность действительно появилась: такой уровень чуть выше бедности, при котором люди как-то начали спокойно жить. Она их невероятно радует. Их очень хорошо можно понять. Как Москве всегда было всё равно, что там в провинции, так и им абсолютно всё равно, что происходит в Москве, что там за «болотная» история. Они просто вообще не понимают, что происходит.

Две пары честных глаз, как будто в первый раз,

Смотрели на меня, не отрываясь.

Я бросил им штаны, сел на пол у стены,

И, улыбнувшись, молвил: «Одевайтесь…»

Огонь в груди горел, но я в упор смотрел,

Как путалась жена в белье знакомом.

Как лучший мой дружок, надеть не мог носок:

Он был в гостях, а я, конечно, дома.

Ну вот они уже как будто бы в глиже,

И за столом сидим мы, как и прежде.

Стакан я выпил свой, потом налил другой

И речь толкнул: «За дружбу, мол, и нежность».

Довел я их до слез, и корешок завял,

И водку потянул в нутро покорно.

Да только не донес, я свой стакан поднял,

И выплеснул ему в родную морду.

В пальцы свои дышу — не обморозить бы,

Снова к тебе спешу Ладожским озером.

Долго до утра, в тьму зенитки бьют,

И в прожекторах «Юнкерсы» ревут,

Пропастью до дна раскололся лед,

Черная вода, и мотор ревет:

«Вп-р-р-раво!»

Ну, не подведи, ты теперь один,

Правый...

Спой мне песню, девочка, ну спой,

Про мою любовь, которой нет больше.

Как шумит за окнами прибой...

Пойдём со мной, ко мне домой.

Возьмём конфет и ананас, и две бутылочки для нас.