Рана истекала болью, сколько бы «все будет хорошо» на нее не наматывали.
С Гектором пришел свет. Без него осталась одна тьма.
Рана истекала болью, сколько бы «все будет хорошо» на нее не наматывали.
У него большие руки; как корни деревьев, изношенные, натруженные. Эти руки могут расписывать стены, обманывая Навозников; могут чинить все, что сломано. Я ухожу от этих рук.
В наступившей тишине мне хотелось заорать во весь голос. Почему нет ни одного среди вас, кто стал бы нам защитой? Учителя. Слово-то какое — «учитель». Так учите же, блин, а не вышибайте из учеников мозги.
Я не видел, какая разница между смертью и исчезновением. И от того и от другого оставались одинаковые дыры. Дыры в сердце. Дыры в жизни.
Он пытается понять, достаточно ли в нем силы, чтобы меня отпустить. Я пытаюсь понять, достаточно ли силы во мне, чтобы попрощаться с ним.
Когда ты ушёл, осталась огромная дыра. Не мог же я продолжать как ни в чём не бывало с такой дырой в самой моей середине.
Слёзы, они заливают с головой, встают комом в горле. От них хочется кричать, от слёз.
Неоновые лампы светились одиночеством. Слишком яркие; от них ничего не скроешь. От них пустота казалась в десять раз более пустой.
— Я не понимаю, что ты делаешь.
— Пытаюсь раздробить камень в груди, но не получается.
— Осторожнее: разбивая камень, не задень сердце.
Всё, что я могу — рисовать тебя вновь,
Нанося тату, чтобы чувствовать боль.
Всё, что можешь ты — лишь закрасить мой узор,
Рисовать других, чтобы причинять боль...