Он хочет помочь ей, даже если при этом он потеряет все.
Эти стихи, наверное, последние,
Человек имеет право перед смертью высказаться,
Поэтому мне ничего больше не совестно.
Он хочет помочь ей, даже если при этом он потеряет все.
Эти стихи, наверное, последние,
Человек имеет право перед смертью высказаться,
Поэтому мне ничего больше не совестно.
Не поможет вам ни бесчестье, ни измена или отъезд в дальние страны. Вам придется себя убить.
Рагнара всегда любили больше меня. Мой отец. И моя мать. А после и Лагерта. Почему было мне не захотеть предать его? Почему было мне не захотеть крикнуть ему: «Посмотри, я тоже живой!» Быть живым — ничто. Неважно, что я делаю. Рагнар — мой отец, и моя мать, он Лагерта, он Сигги. Он — всё, что я не могу сделать, всё, чем я не могу стать. Я люблю его. Он мой брат. Он вернул мне меня. Но я так зол! Почему я так зол?
These are the wonders of the younger.
Why we just leave it all behind
And I wonder
How we can all go back
Right now.
Человечество напоминает альтернативный исход фильма-катастрофы: супергероев нет. Мир никто не спас.
Я охотно повторяла парадоксы, вроде фразы Оскара Уайльда: «Грех — это единственный яркий мазок, сохранившийся на полотне современной жизни». Я уверовала в эти слова, думаю, куда более безоговорочно, чем если бы применяла их на практике. Я считала, что моя жизнь должна строиться на этом девизе, вдохновляться им, рождаться из него как некий штамп наизнанку. Я не хотела принимать в расчет пустоты существования, его переменчивость, повседневные добрые чувства. В идеале я рисовала себе жизнь как сплошную цепь низостей и подлостей.
Маяк серебристым свеченьем
Выхватывал сердцебиение
Существ, ощущавших свободу,
Им было плевать на погоду.
Земля уходила под воду
Согласно законам природы,
Жильцы интегральной планеты
Смотрели сквозь пальцы на это.