Кровь мальчишки, кипящая от пламени в глазах,
Кто засыпал на листах
И каждый текст сочинил с болью,
Будто он писал кровью вместо чернил.
Я лучше ноги истопчу, упаду от ушибов,
Но буду счастлив тому, что не дойду до вершин
И моей внутренней скрипке дам игру завершить,
Свои натянутые жилы, порвав все струны души.
Поэт писал. Врал, врал в каждую строку. А может быть, не врал, может быть, скорлупа в нем треснула, и вылупился слепой бог, способный видеть только чужими глазами. И бог внутри созидал, подчиняясь законам сохранения энергии. Поэт писал, а в уголках губ все отчетливей проступала энтропия, все тяжелее становились руки, все более ненужным чувствовалось собственное тело, ограничивающее алчущий разум, пожелавший охватить вселенную. Но из каждого штриха распада и разложения рождался костяк нового мира, молодого и сильного. А потом поэт упал. Даже не упал, сполз, скатился на пол легким, почти невесомым ворохом и затих. В комнате пахло настоящим.
Слова — изведанное зодчество, слова — топор, слова — стена, мы убиваем в себе творчество глотком дешевого вина.
Как совмещаются в одном цветке два цвета —
Так пот и творчество в стихах неразделимы.
Палитра слов – орудие поэта,
Но без труда, оно стреляет мимо.
Срифмовать пару строк может почти каждый, рассказать историю своего детства, взросления, становления, все перипетии судьбы, все парадоксы и открытия разума, все изъяны и всё величие чувств, жизнь как есть, от случайного приступа мигрени до политического уклада страны, от первого воспоминания материнских рук до сложности отношений с Богом способны единицы. Поэзия это язык, а язык — это инструмент общения, дающий возможность сказать. Это меч и пальмовая ветвь, это терн и лавр, это дар и проклятие. Но общее обесценивание поэзии не в том, что не осталось тех, кто способен говорить на этом языке, а в том, что не осталось тех, кто умеет слушать.
Конечно, когда мы говорим «романтический герой», то это вовсе не Чайльд Гарольд, не Печорин. На самом деле — это сам поэт. Это Байрон, Лермонтов. Оно, конечно, прекрасно, что они так жили, но ведь чтобы эту традицию поддерживать, требуется масса вещей: на войну пойти, умереть рано, чёрт знает что ещё! Ибо при всём разнообразии жизненных обстоятельств автора, при всей их сложности и так далее вариации эти куда более ограничены, нежели продукт творчества. У жизни просто меньше вариантов, чем у искусства, ибо материал последнего куда более гибок и неистощим. Нет ничего бездарней, чем рассматривать творчество как результат жизни, тех или иных обстоятельств. Поэт сочиняет из-за языка, а не из-за того, что «она ушла».
Творчество поэта только ряд ошибок, вереница вытекающих друг из друга отречений. Каждая строка — будь то вопль! — мысль работавшая на всем протяжении его мозга.
Стоишь один, и все упорнее
Зовет сквозь годы и века
Тугая, искренняя, горняя
Живая сила языка.
Ты этой силой сокровенною
Был ошарашен как никто,
И над разъятою вселенною
Стоишь без шапки, без пальто.
Под злой, насупленною тучею
Стоишь один — как на духу.
И веришь ты — та сила жгучая,
Непостижимая, могучая
Ведет к высокому стиху.
Не важно, фотография это или поэзия, для нас должно быть важно мнение тех, кто нас понимает. А кто не понимает, им же хуже.
Глаза закрою — лучиком пишу
Какую-то главу для новой книги.
И мысль стекает по карандашу
В неровность строк,
Где слово в каждом миге
И плачет, и смеётся — всё равно,
Какие там паденья или взлёты.
Cлайд с цитатой