Если ты спросишь, кем я стану
После смерти, — я отвечу:
«Над вершиною Пэнлая,
Стану я сосной высокой.
Пусть замрёт весь мир под снегом.
Зеленеть одна я буду».
Если ты спросишь, кем я стану
После смерти, — я отвечу:
«Над вершиною Пэнлая,
Стану я сосной высокой.
Пусть замрёт весь мир под снегом.
Зеленеть одна я буду».
Знаешь, Тило, что самое грустное в мире? Когда обнимаешь кого-то, кого очень сильно любил, так любил, что одно воспоминание о нем озаряло душу светом, и чувствуешь — нет, не ненависть, она уже что-то значит — холод, заполняющий все внутри, и знаешь, что можешь продолжать обнимать, а можешь убрать руки и уйти, и не будет никакой разницы.
Жизнь человека — темная машина. Ею правит зловещий гороскоп, приговор, который вынесен при рождении и обжалованию не подлежит. В конечном счете все сводится к нулю.
Человек может быть одинок, несмотря на любовь многих, если никто не считает его самым любимым.
These are the wonders of the younger.
Why we just leave it all behind
And I wonder
How we can all go back
Right now.
Кити посмотрела на его лицо, которое было на таком близком от неё расстоянии, и долго потом, через несколько лет, этот взгляд, полный любви, которым она тогда взглянула на него и на который он не ответил ей, мучительным стыдом резал её сердце.
Так речной человек вновь не получил ответа на главный вопрос своей жизни. Он, строго говоря, вообще ничего в ней не понял. И впоследствии умер.
Мы дни за днями шепчем: «Завтра, завтра».
Так тихими шагами жизнь ползёт
К последней недописанной странице.
Оказывается, что все «вчера»
Нам сзади освещали путь к могиле.
Конец, конец, огарок догорел!
(Так — в каждом деле. Завтра, завтра, завтра,
А дни ползут, и вот уж в книге жизни
Читаем мы последний слог и видим,
Что все вчера лишь озаряли путь
К могиле пыльной. Дотлевай, огарок!)
Думаю, никто не ест рожок с мороженым на похоронах или на пожаре. Красный Крест не разбрасывает рожки над странами третьего мира. Если ты ешь мороженое, как-то не верится, что дела идут совсем уж дерьмово. Что больше нет никакой надежды.