Дурные души в себе носят семя собственных бед.
Но вся беда в том, что я люблю её, эту мерзавку! Только пусть это останется между нами, но я, как и всякий мужчина, ради опыта пробовал и других. И возвращался к ней с ещё большим пылом…
Дурные души в себе носят семя собственных бед.
Но вся беда в том, что я люблю её, эту мерзавку! Только пусть это останется между нами, но я, как и всякий мужчина, ради опыта пробовал и других. И возвращался к ней с ещё большим пылом…
Я вовсе не прячусь от бед под крыло.
Иными тут мерками следует мерить.
Ужасно не хочется верить во зло,
И в подлость ужасно не хочется верить!
Поэтому, встретив нечестных и злых,
Нередко стараешься волей-неволей
В душе своей словно бы выправить их
И попросту «отредактировать», что ли!
Но факты и время отнюдь не пустяк.
И сколько порой ни насилуешь душу,
А гниль все равно невозможно никак
Ни спрятать, ни скрыть, как ослиные уши.
Только лишь первые узы любви могут быть полностью чисты и полностью счастливы. И если, на вашу беду, было не так, ничем их не заменить. Сколько бы вы ни любили потом, никогда любовь не будет столько совершенной в своей чистоте; пусть даже она будет крепка, как мрамор, все равно в ее силах струится не живая алая кровь, а уже иссохшая кровь минувшего.
У толпы есть как бы два голоса: один для выражения ненависти, другой для выражения ликования; не чудо ли, что из тысячи глоток, вопящих разом, могут вылетать такие непохожие друг на друга звуки.
Силой заткнуть рот дерзкому — это не значит ещё снять с себя оскорбления, изречённые дерзскими устами.
Горы — это хорошо. Когда ты здесь, всё плохое остаётся внизу, и на душе становится так легко.
Душевное спокойствие — лучшее облегчение в беде.
(Спокойствие в несчастье — отличная приправа.)
Прошедшее отмериваешь годами, но будущее осмеливаешься мерить только месяцами или неделями.
Горы — это хорошо. Когда ты здесь, всё плохое остаётся внизу, и на душе становится так легко.