Как мог он любить это место? Он составлял с ним единое целое. Он не умел вообразить никакого внешнего мира, так что мысль о любви к Горменгасту повергла б его в ужас. Спрашивать его о чувствах, которые он питает к своему родовому дому — все равно, что спрашивать человека, какие чувства испытывает он к своей руке или горлу.
— Вы умный маленький монстр. Дьявольски умный маленький монстр.
— Но разве в каждом честолюбивом человеке не присутствует нечто монструозное?
В тонком искусстве обмана и продвижения вверх знание есть отличительный признак мастерства.
Лучше оставить в сердце зияющую, полную пустоту, чем сносить издевательские укоризны осиротелой книги.
Он сознавал, что положение его безнадежно, что он — жертва хронической меланхолии, что будь он постоянно предоставлен себе, он давно бы уже окончательно пристрастился к тем снадобьям, которые и теперь-то подрывали его телесное здоровье.
Ваше знание интуитивно. Книжная учёность и всё такое вам не нужны. Вам довольно взглянуть на вещь, чтобы узнать её.
Киде казалось, что переполнившая её красота — острее лезвия меча и способна защитить её от любого навета, любых сплетен, от ревности и подспудной ненависти, некогда так её страшивших.
Этим вечером, пока Граф молча сидел в кресле с бархатной спинкой, разум его обращался к самым разнообразным предметам — так точно черному кораблю, по каким бы он водам ни плыл, неизменно сопутствует отраженный в волнах страшный образ, — к алхимии и поэзии Смерти, к смыслу звезд и природе видений, угнетавших его, когда в хоральные предрассветные часы опийная настойка создавала в его мозгу отзывавший призрачной красотой мир цвета сальной свечи.
Казалось, что библиотека растекается от него, как от своей сердцевины. Уныние Графа пропитывало воздух вокруг, разносивший недуг его во все стороны. Все, находящееся в длинной зале, впитало в себя эту грусть. Темные галереи маялись в медленной муке; книги, ряд за рядом уходящие в мглистые углы, представлялись, каждая, отдельной трагической нотой в монументальной фуге томов.
Cлайд с цитатой