Я думала только о себе, которая захотела уйти, наплевав на всех остальных. Это хорошо сказать: «Я хочу умереть...» А каково другим?
Если бы мне сказали, что у меня голубые глаза, но при этом не дали мне зеркала, то я бы всю жизнь верила, что у меня голубые глаза. Зеркало — это культура, образование, знание себя и других.
Этот мир культивирует паранойю и эгоизм. Вместо того, чтобы расцвести прекрасным цветком, мы просто хотим решительно с этим покончить.
Я думаю, когда человек планирует самоубийство, он становится очень эгоистичен. Тут дело в масштабе. В перспективе смерти, её абсолютности и драматизма, трудно осознать значение всего, что менее абсолютно и менее драматично.
Если честно, я не понимаю самоубийц. Потому что чтобы жить, надо иметь смелость, а самоубийцы — трусы. Трусы и самовлюбленные эгоисты, которые думают, что все крутится вокруг них. Как можно лишить себя наиценнейшего дара, какой есть? Как можно сделать это себе и сделать это самым близким людям? Я этого просто не понимаю. Я не хочу это понимать. Ведь жизнь для того, чтобы отдавать себя как можно больше другим людям...
Все стремятся быть популярными в интернете. И стремление быть популярным приводит к ужасным масштабам. И я понимаю, почему так происходит. Потому что все подростки об этом думают. Когда я был подростком, я тоже задумывался о самоубийстве. Я думал об этом, но я не собирался умирать. Это последнее, что я хотел сделать. Я хотел посмотреть, как все пожалеют, когда меня не станет. Вот что я хотел. Чтобы они все плакали и потом говорили: «Лучше бы мы купили ему эту приставку...» И тут я воскресаю, всех прощаю и они, наученные горьким опытом, так себя больше не ведут. Это обыкновенный человеческий эгоизм. Причём именно человеческий, потому что нигде в живой природе больше такого нет. Никто не пытается умереть, чтобы кого-то наказать. Нет кота, который сидит в наполненной ванне с феном в лапке и говорит: «Значит так, да? Не покупаете мне кошачий наполнитель, да? В рваные газетки, Барсичек, писай. Ну я вам сейчас устрою! Вы пожалеете! Я надеюсь, у вас есть достойная коробка из-под обуви, в которой вы меня похороните!»
Она села на табурет, прижимая к себе черную хозяйственную сумку. И начала рыдать, причитать, вытирая слезы платком и качая головой.
Она плакала от горького стыда. Она плакала о себе и всей семье. И я видела ненависть в ее глазах.
Она скривилась, стала кусать губы и заплакала пуще прежнего: «Послушай меня, дочь моя, послушай. Я бы очень хотела, чтобы ты умерла, будет лучше, если ты умрешь. Твой брат молод, если ты не умрешь, у него будут проблемы».
Я подобрала большой камень и начала бить себя по животу, через платье, чтобы вызвать кровотечение. Никто никогда не говорил мне, как в животе матери происходит рост ребенка. Я знала, что в определенный момент ребенок начинает шевелиться. Я видела беременной свою мать, я знала, сколько времени надо, чтобы ребенок появился на свет, но я не знала ничего другого. С какого момента ребенок живой? Я полагала, что с рождения, потому что именно в момент рождения, как я видела, мать решала, оставить его в живых или нет. Я горячо надеялась, а тогда у меня было три с половиной или четыре месяца беременности, что у меня возобновятся месячные.
Мечта о свободе связана с замужеством. Покинуть дом отца ради дома мужа и больше никогда туда не возвращаться, даже если муж будет тебя бить.
Cлайд с цитатой