Я сейчас слышу твой крик. Я сейчас кричу сама. Как же нам услышать друг друга? Как же нам это сделать?
Если человеку есть, что сказать, он приводит факты, а если нет, то берет на крик.
Я сейчас слышу твой крик. Я сейчас кричу сама. Как же нам услышать друг друга? Как же нам это сделать?
— Ваш завтрак, милорд!
— Что вы кричите всегда, Бэрримор, что кричите, что здесь, глухие, что ли, сидят? Боже мой...
Роды – это единственное время, когда нам разрешают кричать, так что воспользуйся этим.
Я знаете ли, не выношу шума, возни, насилий и всяких вещей в этом роде. В особенности ненавистен мне людской крик, будь то крик страдания, ярости или иной какой-нибудь крик.
I saw a place inside my dreams.
it's calling out for me:
«Let's leave this world behind until it's over».
Крики продолжаются. Это не люди, люди не могут так страшно кричать.
Кат говорит:
— Раненые лошади.
Я еще никогда не слыхал, чтобы лошади кричали, и мне что-то не верится. Это стонет сам многострадальный мир, в этих стонах слышатся все муки живой плоти, жгучая, ужасающая боль. Мы побледнели. Детеринг встает во весь рост:
— Изверги, живодеры! Да пристрелите же их!
... Мы смутно видим темный клубок — группу санитаров с носилками и еще какие-то черные большие движущиеся комья. Это раненые лошади. Но не все. Некоторые носятся еще дальше впереди, валятся на землю и снова мчатся галопом. У одной разорвано брюхо, из него длинным жгутом свисают кишки. Лошадь запутывается в них и падает, но снова встает на ноги. Солдат бежит к лошади и приканчивает ее выстрелом. Медленно, покорно она опускается на землю. Мы отнимаем ладони от ушей. Крик умолк. Лишь один протяжный замирающий вздох еще дрожит в воздухе. Потом он снова подходит к нам. Он говорит взволнованно, его голос звучит почти торжественно:
— Самая величайшая подлость — это гнать на войну животных, вот что я вам скажу!
— Нет ничего лучше, чем стоять победителем на арене.
— Лишь это важно для тебя? Единственная твоя цена — кровь? Единственная твоя цель — крики толпы? Только ради этого ты дерешься?