Он жизнь и сцену никогда не различал
Играл везде, играл, играл, играл...
В конце концов он так красиво умирал,
Что первой помощи ему никто не оказал.
Он жизнь и сцену никогда не различал
Играл везде, играл, играл, играл...
В конце концов он так красиво умирал,
Что первой помощи ему никто не оказал.
Я думал: так же, как я сейчас одеваюсь и выхожу, иду к профессору и обмениваюсь с ним более или менее лживыми учтивостями, по существу всего этого не желая, точно так поступает, живёт и действует большинство людей изо дня в день, час за часом, они вынужденно, по существу этого не желая, наносят визиты, ведут беседы, отсиживают служебные часы, всегда поневоле, машинально, нехотя, всё это с таким же успехом могло бы делаться машинами или вообще не делаться; и вся эта нескончаемая механика мешает им критически – как я – отнестись к собственной жизни, увидеть и почувствовать её глупость и мелкость, её мерзко ухмыляющуюся сомнительность, её безнадёжную тоску и скуку. О, и они правы, люди, бесконечно правы, что так живут, что играют в свои игры и носятся со своими ценностями, вместо того чтобы сопротивляться этой унылой механике и с отчаяньем глядеть в пустоту, как я, свихнувшийся человек. Но я-то, я, зайдя так далеко и стоя на краю жизни, где она проваливается в бездонную темень, я поступаю несправедливо и лгу, когда притворяюсь перед собой и перед другими, будто эта механика продолжается и для меня, будто я тоже принадлежу ещё к этому милому ребяческому миру вечной игры!
Когда рядом имеется кто-то, перед кем можно не притворяться, ничего из себя не изображать — это большая удача.
Когда люди стареют, они уходят в себя, становятся пессимистами и забывают о том, что жизнь всего одна.
Будет ли когда такое время, когда все люди станут жить достойно? Честно чтоб! Не для других честно, не для видимости, а для самого себя? И чтоб высший судья, главный прокурор для каждого был бы он сам?
Я знаю твердо, где перед, где зад,
По платью различаю я людей.
Каким быть дню, укажет мне закат,
А вишню выдаст розоватый клей.
Про сад расскажет плод в руке моей,
Кто на кого похож, мне все вдомек:
Кто труженик, кто мот и ротозей,
Я знаю все — себя познать не смог.
Они не знали, что такое красота, но я показал им уродство; они не знали любви и дружбы, но я дал им ненависть и страх.
Одному при рождении дается мешок золота, другому — медный грош, и горевать из-за того, что ты не Эйнштейн — пустая трата сил и нервов.
Упаси Вас Господь хоть кого-то терпеть.
Заклинаю и ныне, и ране, и впредь -
Пусть не станет никто как постылая медь.
Пусть не станет никто как чеканная плеть.