Григорий Зингер

Разбросанные по периферии,

снесённые почти до оснований,

изломанные вдоль и поперёк

мне часто и упорно говорили

о том, что неизбежно расставанье,

и что непостоянство — не порок.

Я всё не верил. Я кричал: «куда вам

меня учить — несчастным, бесприютным,

сорвавшимся в запале на фальцет!»

А нынче сам — скиталец.

Если муза улетает — к чему держать?

Её сердце не стерпит насилие, гнев и гнёт.

У неё лишь от вида заточенного ножа

осыпаются крылья. Без крыльев она умрёт.

Это было в апреле. Она говорила: «Слушай,

мы могли бы поехать куда-нибудь этим летом,

если б ты перестал представлять из себя поэта

и пошёл на работу.» О, как это справедливо.

Мы расстались изысканным вечером у залива.

«Ты бы мог» — она плакала — «стать в моей жизни вехой...»

Всё сложилось весьма полноценно.

И я уехал.

Слушайте — не горячусь, не брежу,

не пытаюсь напугать кого-то.

Вам ведь тоже запах ноздри режет?

Это потому, что здесь — болото.

Классика — это не то, чтоб стиль и форма,

но состояние духа. И мне, признаться,

гоько смотреть, как порядок вещей разорван

лигой финансово объединённых наций.

Классика — это не то, чтоб стиль и форма,

но состояние духа. И мне, признаться,

гоько смотреть, как порядок вещей разорван

лигой финансово объединённых наций.

Все цветы — на камнях. Всякий храм — на костях.

Мы влечём за собой неминуемый крах.

Каждый путь — это цепь из грехов и Голгоф.

Каждый Бог — это призраки мёртвых богов.

Я был неистовей, чем ты,

ты осмотрительней меня. Пока я ветром бушевал,

когда я силу применял, ты принималась за штурвал.

Каждое утро считаю по боли в ногам,

сколько препятствий мне сонные боги расставили.

Я постигаю вселенную, словно врага.

Как испытание.

Где то бюро, где дают новую жизнь

вместо утраченной?

Джунгли зовут! Воистину,

драться за кость — по нраву нам.

Город пестрит бесчисленной

и беспощадной фауной.

Мчатся акулы бизнеса.

Слился косяк планктоновый.

Звери к подземке близятся,

утром покинув логово.