— Вы — звезда театра, фройляйн Кёстер. Всегда и везде мужчины падают к вашим ногам. И когда какой-то инженер не поддался вашим чарам, вы разыграли перед ним саму невинность с золотым сердцем. А я-то, дурак, на это повёлся. Боже, какой я был глупец!
— Вы не были глупцом тогда. Вы сейчас глупец.
— Люблю женщин, таящих в себе приключения и... опасность.
— Да уж.
— Знаешь, в ней есть что-то такое... манящее.
— Мне она безразлична.
— У тебя нет воображения.
— Среди ночи?! Конечно, нет.
Рагнара всегда любили больше меня. Мой отец. И моя мать. А после и Лагерта. Почему было мне не захотеть предать его? Почему было мне не захотеть крикнуть ему: «Посмотри, я тоже живой!» Быть живым — ничто. Неважно, что я делаю. Рагнар — мой отец, и моя мать, он Лагерта, он Сигги. Он — всё, что я не могу сделать, всё, чем я не могу стать. Я люблю его. Он мой брат. Он вернул мне меня. Но я так зол! Почему я так зол?
Эти стихи, наверное, последние,
Человек имеет право перед смертью высказаться,
Поэтому мне ничего больше не совестно.
Я охотно повторяла парадоксы, вроде фразы Оскара Уайльда: «Грех — это единственный яркий мазок, сохранившийся на полотне современной жизни». Я уверовала в эти слова, думаю, куда более безоговорочно, чем если бы применяла их на практике. Я считала, что моя жизнь должна строиться на этом девизе, вдохновляться им, рождаться из него как некий штамп наизнанку. Я не хотела принимать в расчет пустоты существования, его переменчивость, повседневные добрые чувства. В идеале я рисовала себе жизнь как сплошную цепь низостей и подлостей.
Город сошел с ума, люди куда-то спешат,
Медленно затвердевает моя душа.
Кухню наполнил дым тлеющих сигарет,
Еле слышны отголоски вчерашних побед.
Мне бы сейчас полетать над облаками,
В параллельный мир окунуться с головой,
Мне бы сейчас полетать, взмахнуть руками,
Но падать больнее всего.
These are the wonders of the younger.
Why we just leave it all behind
And I wonder
How we can all go back
Right now.
Cлайд с цитатой