Вблизи ворот садовых, под луной
И в облаке медовых ароматов,
Изображая верную жену,
Она отвергла зов чужого мужа -
Губами только, но не сердцем, нет!
Не зная, что сказать, она в испуге
Солгать решила, будто для детей...
«Из-за детей» — она себе шептала.
Но ложь есть ложь. Одна она не ходит.
В своей постели ночью, как не раз уж,
Жена отвергла венчаного мужа,
И вновь не сердцем, а губами только.
«Из-за детей», — она себе шептала,
Которых и любить-то не любила.
Любовь моя, ты так сурова,
И приговор твой так жесток.
«Навек» — немыслимое слово,
Тебе не выждать этот срок.
Хоть двести лет, хоть триста дай мне,
Я выживу, перетерплю
И докажу, отбыв изгнанье,
Всю нераскаянность свою.
Когда она вошла,
Мне показалось, что не затворится вовеки дверь.
Не затворила дверь — она, она, -
И в дом морская хлынула волна,
И заплескалась — не сдержать теперь.
Когда она ушла, улыбки свет
Угас навечно -
Всюду чёрный цвет,
И закрывалась дверь за нею бесконечно,
И моря больше нет.
Я вновь, подобно титанам, влюблён,
К вечерней звезде иду на поклон,
Но эта костлявая птица опять
Желает прочность любви испытать.
Ты, ревность, клюв орошая в крови,
Свежую печень по-прежнему рви.
Не улетай, хоть истерзан я весь,
Коль та, что ко мне привлекла тебя, — здесь.
В погожий день как тонок горизонт,
Граничащий как с морем, так и с небом,
Живущий и любовью-небом и любовью-морем;
И как неясен он, когда садится солнце
И зоркий глаз в себя теряет веру.
«Пусть будет так, как хочешь ты чтоб было», -
Она сказала, и он сделал так.
Луна светила, и свеча светила,
Свеча светила, и луна светила,
И облака — похожи на подушки — скрывали горизонт от глаз.
И зная и не зная, что ничто не вечно,
Оплакали влюблённые давно
Потерю горькую: однажды ночью убежит она
С его же другом, в доброте сердечной
Оставив красоту свою на память, любуется пусть ею и тогда,
Когда луна на небе светит иль горит свеча,
Когда свеча горит иль светит в мир луна.
Когда рождается младенец, то с ним рождается и жизнь, и смерть.
И около колыбельки тенью стоит и гроб, в том самом отдалении, как это будет. Уходом, гигиеною, благоразумием, «хорошим поведением за всю жизнь» — лишь немногим, немногими годами, в пределах десятилетия и меньше ещё, — ему удастся удлинить жизнь. Не говорю о случайностях, как война, рана, «убили», «утонул», случай. Но вообще — «гробик уже вон он, стоит», вблизи или далеко.
Я как матрос, рождённый и выросший на палубе разбойничьего брига; его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную даль: не мелькнёт ли там на бледной черте, отдаляющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани…
Мы живем, обращая внимание только на ту информацию, которая соответствует нашим собственным убеждениям, мы окружаем себя людьми, которые эти убеждения поддерживают, и игнорируем противоречивую информацию, которая может поставить под вопрос то, что мы построили.
После Гоголя, Некрасова и Щедрина совершенно невозможен никакой энтузиазм в России. Мог быть только энтузиазм к разрушению России. Да, если вы станете, захлёбываясь в восторге, цитировать на каждом шагу гнусные типы и прибауточки Щедрина и ругать каждого служащего человека на Руси, в родине, — да и всей ей предрекать провал и проклятие на каждом месте и в каждом часе, то вас тогда назовут «идеалистом-писателем», который пишет «кровью сердца и соком нервов»... Что делать в этом бедламе, как не... скрестив руки — смотреть и ждать.
Cлайд с цитатой