Георгий Аркадьевич Шенгели

Обмякший пляж. Коричневая глина.

Оливковый базальт — галопом глыб.

В глухой воде — клинки холодных рыб

И ветровых разбегов паутина.

Прочерчивает бухтовый изгиб

Отполированный плавник дельфина,

И в вечер уплывает бригантина,

И гаснет вымпела червлёный шип.

Топор и карабин, бурав, лопата,

Кремень, брезента клок, моток шпагата,

И я один — покинутый марон.

Но вольным вижу я себя Адамом.

Мой лоб загаром новым опален.

Мне Библией — земля. И небо — храмом.

0.00

Другие цитаты по теме

Квадратный стол прикрыт бумагой,

На ней — чернильное пятно.

И веет предвечерней влагой

В полуоткрытое окно.

Стакан топазового чая,

Дымок сигары золотой,

И журавлей витая стая

Над успокоенной рекой.

Бесстрастная стучит машинка,

Равняя стройные слова.

А в поле каждая былинка

Неувядаемо жива.

И вечер я приемлю в душу,

Безвыходно его люблю.

Так люб и океан — на сушу

Закинутому кораблю.

Сегодня дождь бормочет и лукавит,

Отсчитывает что-то на листве,

Постукивает ноготком в окошко,

И мысли чёрные стекают в душу

Из чёрного и мокрого окна...

Тут, Моцартову следуя рецепту,

Свечу зажег я, в зубы вдвинул трубку,

Откупорил шампанского бутылку

И перечёл «Женитьбу Фигаро».

Давно в колчане крупный жемчуг

С печалью смешан наравне.

Давно резной на крыше венчик

Без матицы приснился мне.

Давно под чёрным покрывалом

Текут замедленные сны, -

И в поле трепетным шакалом

Провыт призывный вой войны.

И терем мой зловещ и гулок,

И крыс не слышно за стеной,

Но в клети каждый закоулок

Наполнен злобою живой.

В божнице синие лампады

На ликах не отражены,

И подвижных теней громады

Ползут за мною вдоль стены.

Бежать! — но сторожат погони,

Дорога выбита кольём,

И пораскованные кони

Опоены крутым вином.

Последний вечер. Слышу: филин

Кричит и бьётся у окна.

И там, средь облачных извилин

Багровая встает луна.

И, черноугольный вперяя в стену взор,

Великолепный царь, к вискам прижавши длани,

Вновь вержет на весы движенья, споры, брани

И сдавленно хулит свой с Богом договор.

Раздавлен мудростью, всеведеньем проклятым,

Он, в жертву отданный плодам и ароматам,

Где тление и смерть свой взбороздили след, -

Свой дух сжигает он и горькой дышит гарью.

— Тростник! Светильники! — и нежной киноварью

Чертит на хартии: Всё суета сует.

Привяжи мне бумажные крылья — свободу и совесть,

Сбереги меня в бурю и в штиль упаси от беды.

За то, что было и будет, и в чем, наконец, успокоюсь,

Дай мне душу — в ладонях с водой отраженье звезды...

— Мне нравится эта вечная зима. Всё либо черное, либо белое. Люблю, когда все чётко определено.

— Разве? Тогда взгляните наверх — туда. Есть еще и голубой цвет — цвет неба... Точно так же с сердцами людей.

Туман укрыл

деревья на равнине,

вздымает ветер

тёмных волн

поток...

Поблекли краски,

яркие доныне,

свежее стал

вечерний холодок...

Забили барабаны,

И поспешно

Смолк птичий гам

у крепостного рва...

Я вспомнил пир,

когда по лютне нежной

атласные

скользили рукава...

«Ты совсем, ты совсем снеговая,

Как ты странно и страшно бледна!

Почему ты дрожишь, подавая

Мне стакан золотого вина?»

Отвернулась печальной и гибкой…

Что я знаю, то знаю давно,

Но я выпью и выпью с улыбкой

Всё налитое ею вино.

Голубка моя,

Умчимся в края,

Где всё, как и ты, совершенство,

И будем мы там

Делить пополам

И жизнь, и любовь, и блаженство.

Из влажных завес

Туманных небес

Там солнце задумчиво блещет,

Как эти глаза,

Где жемчуг-слеза,

Слеза упоенья трепещет.

Это мир таинственной мечты,

Неги, ласк, любви и красоты.

Взгляни на канал,

Где флот задремал:

Туда, как залётная стая,

Свой груз корабли

От края земли

Несут для тебя, дорогая.

Дома и залив

Вечерний отлив

Одел гиацинтами пышно.

И тёплой волной,

Как дождь золотой,

Лучи он роняет неслышно.

Это мир таинственной мечты,

Неги, ласк, любви и красоты.

Прекрасный облик в зеркале ты видишь,

И, если повторить не поспешишь

Свои черты, природу ты обидишь,

Благословенья женщину лишишь.

Какая смертная не будет рада

Отдать тебе нетронутую новь?

Или бессмертия тебе не надо, -

Так велика к себе твоя любовь?

Для материнских глаз ты — отраженье

Давно промчавшихся апрельских дней.

И ты найдешь под старость утешенье

В таких же окнах юности твоей.

Но, ограничив жизнь своей судьбою,

Ты сам умрешь, и образ твой — с тобою.