Там были просто сны, они были прекрасны,
И кроме нас с тобой здесь никого на Стасовой,
Три ночи по Москве пешком в очередных рассказах,
«Ты любишь меня, правда?» — ответы названы.
Там были просто сны, они были прекрасны,
И кроме нас с тобой здесь никого на Стасовой,
Три ночи по Москве пешком в очередных рассказах,
«Ты любишь меня, правда?» — ответы названы.
Каждое новое лицо
Как фотографию в альбом
Прячу страницах памяти,
Толком не зная для чего.
Воспоминания, вызываемые мирными деревенскими пейзажами, чужды миру сему, его помыслам и надеждам.
Само воспоминание похоже на дерево: коренится во времени и растёт вместе с ним, становится всё больше и пышнее.
Город набух от воспоминаний, он сочится ими. Хочется выжать его как мокрую тряпку и повесить на бельевую веревку под испепеляющее — немилосердное солнце. Тогда городом можно вновь пользоваться, не содрогаясь от воспоминаний, не зажмуривая глаза, не убыстряя шаг.
Воспоминание принадлежит тому, кто это воспоминание хранит, оно ни у кого не украдено и не отнято.
Как белый камень в глубине колодца,
Лежит во мне одно воспоминанье.
Я не могу и не хочу бороться:
Оно — веселье, и оно — страданье.
Мне кажется, что тот, кто близко взглянет
В мои глаза, его увидит сразу.
Печальней и задумчивее станет
Внимающего скорбному рассказу.
Я ведаю, что боги превращали
Людей в предметы, не убив сознанья,
Чтоб вечно жили дивные печали.
Ты превращён в моё воспоминанье.
Курт одновременно был совсем разными людьми. И веселым, и застенчивым, и этаким выдающимся сверхчеловеком. Он мог быть милым, а мог быть диким. По временам он бывал просто страшен. Я думаю, я был приличным барабанщиком, но не знаю, был ли я достаточно хорош, чтобы участвовать в этой большой истории.
Почему-то я всё видел перед собой — образ дрожал и шелковисто поблёскивал на влажной сетчатке — яркую девочку двенадцати лет, сидящую на пороге и камушками звонко попадающую в пустую жестянку.