И что за жизнь у меня?! Топором работать нельзя — несолидно… Полы натирать нельзя — неприлично… На телеге ездить нельзя — непрестижно!
Быть царём так же плохо, как и не быть царём.
И что за жизнь у меня?! Топором работать нельзя — несолидно… Полы натирать нельзя — неприлично… На телеге ездить нельзя — непрестижно!
— Не царское это дело — полы натирать!
— А… а я полы не натираю! Я катаюсь! Может царь кататься?
— Никак нет. Вас царём поставили — вот вы и стойте!
И дожил царь Давид на свете
до многолетья.
Одрях совсем; и покрывали
и грели ризами его,
но ими все ж не согревали
рабы владыку своего.
Но отроки не оплошали
(они натуру волчью знали):
чтоб греть его, девиц нашли,
царевен лучших красотою,
и к старику их привели —
да греют кровью молодою
они царя. И разошлись,
замкнувши двери за собою.
Облизнувшись, кот старый
слюни распускает
и к одной сунамитянке
лапы простирает.
А она, себе на горе,
лучшая меж ними,
меж подругами, как будто
лилия в долине
меж цветами. Так вот она
собой согревала
царя-старца; а девицы
меж собой играли
голенькие. Как там она
грела, я не знаю,
знаю только, что царь грелся
и... и «не познаю».
Люди, рассуждающие обо всем на свете, как правило, не могут разобраться с собственной жизнью.
— Чем ты отличаешься от царя? — спросили одного философа.
— Царь — раб своих страстей, я же — их повелитель, — ответил он.
Маленькая деточка, ваша искренность и честность сделали меня вашим другом; имейте в виду, это встречается реже, чем возлюбленный; во всяком случае, друг менее эгоистичен.
Какая польза в том, что царь кого-либо казнит, а затем в содеянном кается, он порочит себя, если кого-либо в сане повышает, а потом понижает, когда опоминается.