У англичан и у русских куда больше, чем в иных нациях, развито спокойное и твердое убеждение, что они — самые лучшие.
Для англичан война — это спорт, а для нас, для россиян, война — это смерть...
У англичан и у русских куда больше, чем в иных нациях, развито спокойное и твердое убеждение, что они — самые лучшие.
Только славяне протягивают всю пачку сигарет, как вы сделали минуту назад. Американцы вытаскивают одну сигарету и подают ее, держа пальцами за фильтр. Голландцы обычно врут, что у них осталась последняя, а англичане прикидываются, что не расслышали вопрос. Французы вежливо признаются — и это почти всегда соответствует действительности, — что у них уже нет сигарет, но они бы тоже охотно покурили. Итальянцы и испанцы вытаскивают сигарету изо рта и разрешают затянуться. И только русские подают всю пачку, как и другие славяне. А если у них нет сигарет, обязательно пойдут просить для вас, но только у своих...
В кругу семьи люди частенько, сами того не ведая, умеют одним жестом причинить страшную боль, а сам по себе этот жест может быть совершенно невинным.
Я же — человек русский, полумер не знаю. Если что делаю, так то и люблю и увлекаюсь им ото всей души, и уж если что не по-моему, лучше сдохну, сморю себя в одиночке, а разводить розовой водицей не стану.
Когда сойдутся немцы или англичане, то говорят о ценах на шерсть, об урожае, о своих личных делах; но почему-то когда сходимся мы, русские, то говорим только о женщинах и высоких материях. Но главное — о женщинах.
Выставить человека за дверь — лучший способ заставить его поразмыслить над тем, что осталось по ту сторону двери.
— Кузьмич! А почему тебя всегда в восточную мистику тянет. Нельзя же по-нашему, по-русски?
— Если по-нашему, никакого здоровья не хватит!
Но по-моему, хоть я и рос, думая, что я англичанин, я всегда знал, что я один из вас, да. Ведь когда я приходил в школу утром в понедельник, меня спрашивали: «Смотрел на выходных спорт, Стью? Этот прекрасный вид спорта, который нравится всем мужчинам и в котором англичане – лучшие? Отлично было, да?» И я отвечал: «Нет, на самом деле он мне мерзок и отвратителен». И меня спрашивали: «А что скажешь о роскошных гобеленах, на которых вышита вся английская культура и история? Тоже не нравятся?» И отвечал: «Нет. На самом деле когда упоминают английскую культуру, мне кажется, что меня интеллектуально, физически и духовно обокрали». И меня спрашивали: «А что же английский язык, язык Шекспира, Шелли, Блейка? Черчилля? Неужели у тебя нет за него национальной гордости?» И я отвечал: «Нет. На самом деле, где бы я ни слышал английский акцент – меня начинает тошнить». И пока отвечал, слышал собственный голос, и во время ответа начинал блевать. Так что я с детства ненавидел быть англичанином.