Долгой, долгою дорогой
Шёл, не боясь ни черта, ни Бога,
Шёл, под маской скрыв тревогу...
Долгой, долгою дорогой
Шёл, не боясь ни черта, ни Бога,
Шёл, под маской скрыв тревогу...
Шёл и нёс всё своё в кармане:
Спички, нож, кошелёк с деньгами,
Которых хватило бы только на камень
И мыла кусок, и верёвку к нему...
Что это ты напялил на своё лицо, парень? А, я понял. Вы ведь, подростки, постоянно ищете способы самовыражаться. Я ведь и сам, когда-то, был молод. Я всё понимаю. Главное, чтобы эта маска не означала принадлежность к преступной банде...
Скрывать чувства, владеть лицом, делать то же, что другие — всё это стало инстинктом.
Ни один человек продолжительное время не может носить на лице маску, быть одним для себя и другим для окружающих — правда в конечном итоге откроется.
— Кузен Робер, вы столько повидали, не то что мы, жалкие провинциалы, – Ивонн улыбнулась и тут же утратила половину очарования. Улыбка не была живой, она крепилась к лицу, как брошка к платью. Слова тоже были сшиты в глупые затасканные фразы. Вот оно, хорошее воспитание – убить себя и напялить на труп маску, похожую на сотни других.
Присмотрись поближе ко швам, соединяющим порядок и хаос. Видишь ли то же, что и я? Надрывы, дыры. Видишь проблески, скрывающей правды? Почему они так же отчаянно скрываются под маской? Или может они становятся собой только тогда, когда надевают маску? Иногда мне хочется знать, что скрываешь ты, молчаливый друг. Какую маску носишь ты? Или ты боишься так же, как и все остальные? Я? Боюсь ли я? Нет уж. Я другой.