Моя память сохранила столько гнусностей, бедствий, жестоких и циничных лиц, что стала похожа на боязливый лучик, освещающий грязный музей бесстыдства.
У меня самая замечательная память для забывания вещей.
Моя память сохранила столько гнусностей, бедствий, жестоких и циничных лиц, что стала похожа на боязливый лучик, освещающий грязный музей бесстыдства.
Память — это как линия в песке. Чем дальше, тем труднее её разобрать. Память похожа на дорогу. Тут она реальная, твердая, но та дорога, что была в девять часов, уже неощутима.
(Воспоминания — все равно что линия, прочерченная в пыли: чем дальше, тем более неясной она становится и тем тяжелее разглядеть ее. А в конце — ничего, кроме гладкой поверхности, пустоты, из которой ты явился на свет. А еще воспоминания чем-то похожи на дорогу. Она перед тобой, реальная, осязаемая, и в то же время начало пути, то место, где ты был в девять часов утра, очень далеко и не играет для тебя никакой роли.)
Будь на то моя воля, я бы и вовсе предпочел быть сыном прожорливой, как смерч, акулы и кровожаднейшего тигра – тогда во мне было бы меньше злобы.
My body is a cage that keeps me,
From dancing with the one I love,
But my mind holds the key.
Замурованный в собственном мире, я могу вырваться из него лишь одним способом: уничтожив память.
…Скоро Рождество. Я, по правде сказать, так загнана жизнью, что ничего не чувствую. У меня — за годы и годы (1917–1927 г.) — отупел не ум, а душа. Удивительное наблюдение: именно на чувства нужно время, а не на мысль. Мысль — молния, чувство — луч самой дальней звезды. Чувству нужен досуг, оно не живет под страхом. Чувство, очевидно, более требовательно, чем мысль. Либо всё, либо ничего. Я своему не могу дать ничего: ни времени, ни тишины, ни уединения.
Человеческая память похожа на чувствительную фотопленку, и мы всю жизнь только и делаем, что стараемся стереть запечатлевшееся на ней.
Мое подростковое существование напоминало жизнь овчарки, вынужденной находиться в отаре очень грязных и глупых овец.