И все это время они продолжали любить друг друга...
Так жили они до последнего мига,
Несчастные дети несчастного мира,
Который и рад бы счастливее стать –
Да все не умеет: то бури, то драки,
То придурь влюбленных… и все это время…
Одна пошлость сменяет другую, зло побеждается только еще большим злом, и нет никаких оснований полагать, что когда-нибудь выйдет иначе.
Но когда дают приказ, ты его обсуждать не должен. Мне кажется, вся беда именно оттого, что мы все время думаем: а что, если? А зачем? Надо делать, все. Каждому ведь сказали, но делают очень немногие.
…У варки варенья один нехитрый стимул — страх перед бегом времени. Надо же как-то его остановить, сохранить. Не то умрешь, и ничего не останется. Варенье традиционно варят в августе — не потому, что все уже наелись (можно ли наесться свежими фруктами? и насытиться любовью? и жизнью?), а потому, что в августе кончается лето и чувство его преходящести становится невыносимо острым. Немедленно задержать! Как сказано у Пастернака в «Бабьем лете»: «Лист смородины груб и матерчат. В доме хохот и стекла звенят. В нем шинкуют, и квасят, и перчат, и гвоздику кладут в маринад». Толку, конечно, никакого, потому что «всему свой приходит конец», но соблазн огромен. Варенье специально варят в память о лете, консервируя вовсе не ягоды, а вот это ощущение счастья. Я варил его с любимыми и знаю, что говорю. Всякий дачник инстинктивно пишет на бумажной крышечке, положенной на проспиртованный бумажный же кружок и стянутой резиночкой: «8 августа 2004 года. Клубника». Дыня сия съедена такого-то числа. Зимой открыть, достать, съесть — и убедиться, что получилось обычное повидло, ничего особенного. А если бы и впрямь можно было удержать мгновение, законсервировать лето, что ты стал бы делать с таким количеством времени, разложенного по банкам в коридоре или на балконе? …
Всякий русский человек занят чем-то великим, а любую работу воспринимает как отвлечение, почему и ненавидит ее. Что он делает, глядя в пустоту? Мыслит мир. Этой молчаливой задумчивостью держится все. Врач не любит отвлекаться на пациентов, водопроводчик — на водопровод, учитель — на учеников; даже менты мутузят задержанного с явной брезгливостью, особенно злясь на то, что он отрывает их от главного.
Больше всего на свете бойтесь правых и правоты. Правоты бойтесь и святости. Морали бойтесь, подлой их морали, для того только им нужной, чтобы холить себя. Мораль они придумали, чтоб себя любить, а ближнего унизить. Никакой нет морали. Скажешь такое при дураке — и будешь смрадный грешник, но вы-то поймете. Какая мораль у людишек, ежели все умрут и всех жалко?
Бывают уверенные и веселые врачи, от которых пациенту легче, а бывают другие, не менее уверенные и веселые, при виде которых пациент немедленно смекает, что ему кранты. Чем первые отличаются от вторых — сказать невозможно но первые умудряются транслировать больным свою энергию и силу, а вторые подчеркивают ее и тем окончательно отгораживаются от сирых и убогих. Это как-то на уровне жеста, взгляда: две категории врачей, один лечит, другой калечит, разницы в методах никакой.
Есть вещи, вынести которые свыше человеческих сил; есть вещи, перенеся которые человек утрачивает желание и силу жить; есть пытки, непоправимо уродующие тело.
Есть версия, что мы с самого начала все знаем, но не во всем себе признаемся. Познание мира — это, в сущности, признание самим себе, что все так и есть; некоторые всю жизнь не могут согласиться.
Когда человек чувствует, что он не стоит настоящей дружбы. он придумывает себе спасение обездоленного. Чтобы обездоленный любил его из благодарности
Cлайд с цитатой