К одиночеству привыкаешь очень быстро, быстрее, чем хотелось бы.
Слушай музыку, детка. Хорошую музыку. Только она позволит тебе забыться. Шопен, Малер, Бетховен... Каждый день, как антибиотик, как лекарство. Внутривенно.
К одиночеству привыкаешь очень быстро, быстрее, чем хотелось бы.
Слушай музыку, детка. Хорошую музыку. Только она позволит тебе забыться. Шопен, Малер, Бетховен... Каждый день, как антибиотик, как лекарство. Внутривенно.
Проблема в том, что, как ни крути, окружающая толпа достаёт донельзя. Втискиваясь в эту назойливую толпу, ты стираешь само своё существование. Оказавшись в толпе, ты становишься ещё более изолированным от остальных, чем пребывая в одиночестве. Ведь по сути одиночка — это не тот, вокруг кого никого нет, одиночество — это свойство личности. Как бы ты ни был физически близок к другому человеку, ты не в состоянии проникнуться этим, если не признаёшь вашу схожесть.
И всё это лишь промежуток затянувшийся, как затягивается бессонная ночь. Но ночь никогда не переходит в ночь. Ночь кончается и наступает утро...
Я был обречен на вечное одиночество. Как заключенный в стенах тюрьмы, я вспоминал те дни, когда был счастлив...
Мотив одиночества — «сквозной» в творчестве Кавабата. Писатель признаёт одиночество фундаментальным условием самого человеческого существования. И есть только одно по-настоящему способное растворить это одиночество. Это красота. Именно сопричастность красоте соединяет прошлое, настоящее и будущее. Именно прорастание её в жизнь отменяет ужас перед трагедией жизни. Кавабата любил цитировать искусствоведа Ясиро Юкио: «Когда видишь снег, луну, цветы, более всего думаешь о друге». Этот мотив душевной потребности поделиться прекрасным — очень древний. Он есть и в китайской поэзии, и в средневековой японской прозе. Автор «Записок от скуки» Кэнко-хоси говорил: «Когда сильнее ощущаешь очарование мира, людская любовь становится совершеннее».