Елена Котова. Период полураспада

— Может, дочери…

— Нет, уверен, у меня будет сын. Фамилия Котовых точно останется. Мы так, считай, с дедушкой договорились. Но мой сын все равно будет американцем, понимаешь?

— Ты, главное, русскому его учи с рождения.

— Это само собой, я о другом… Ему надо знать, откуда он. Он не должен считать, что он только американец. В смысле… не знаю, как это выразить…

— …в смысле процесса. На земле появился и живет человек. Кто он? Почему он такой, почему родился в Нью-Йорке, а, скажем, не в Африке. Или не в России. Хотя мог родиться и в России, если речь о твоем сыне. Но не родился. А почему? Я понимаю, что ты имеешь в виду. Он не сможет в полной мере понять себя и свое место в мире, если будет только американцем. У него должно быть ощущение, что он часть и другой страны, хоть родился вне ее.

— Именно! Чтобы не стать частью стада.

0.00

Другие цитаты по теме

Пришел чешский кризис, семья по вечерам вновь вслушивалась в голоса западных радиостанций. Гуля думала, что войны все же не миновать. Она уже не выключала, как в раннем детстве, радио, чтобы война не пришла, это было бесполезно: в шкафу висела полевая форма отца с подшитым воротничком и стоял вещмешок с продуктами, упакованными согласно предписанию. Мобилизацию ожидали каждый день. «Бабуля и деда пережили две войны, мама с папой — одну, — размышляла Гуля по ночам. — В этой стране всегда войны… С другой стороны, их каждый раз как-то переживают, и мы переживем… Ведь не может быть, чтобы так все враз и кончилось».

Большинство иных семей жизнь разметала гораздо раньше, поколения послевоенных годов не знали, кем были их родители до революции, с трудом вспоминали, что у тех, кажется, были братья, сестры, теперь обитавшие неизвестно где.

Жизнь сделала полный круг. Страна сделала полный круг. Клетка распахнулась за десять лет до окончания прошлого века и этой истории, отпустив — или выпихнув — наследных принцесс в огромный океан ранее не ведомого мира, ставшего теперь миром их сыновей. Продолжает вертеться лишь колесо, в котором все бежит белка. Колесо, как и раньше, вертится, а зверек все бежит. Правда, это совсем другая белка, прежняя давно умерла…

Хару делит людей на три категории: семья, братья, всё остальное. Сурово не находишь?

Я не афинянин, не грек, я гражданин мира.

Сначала он фотографировал исключительно уродов. Физически дефективных, 201 идиотов, просто некрасивых до омерзения, и поражался, как их много. А потом понял, что их гораздо больше, ведь в урода превратить можно почти каждого. Даже просто каждого, если повезет. Неловкий поворот шеи, раззявленный от смеха рот, ярость, исказившая лицо, гримаса, которая выдает человека на секунду с головой, как бы он ни кривлялся, что это он пошутил так, а вообще у него просто дружеский, веселый разговор.

— Обе наши семьи прокляты.

— Наша семья не проклята. У нас... просто не всё чисто.

— Да уж, не чисто! До черноты.

— Сам ты чёрный!

Нормальный семейный человек, который каждый день ходит на работу и ответственно относится к своим обязанностям, мало чем отличается от самого чокнутого психопата.

В каждой семье непременно находится кто-то, кто расплачивается за то, чтобы не нарушалось равновесие между порядком и хаосом, и мир продолжал развиваться.

— Да, симпатично.

— Сэмуэль, когда же ты научишься наслаждаться природой? Она наполняет тебя спокойствием, врачует сердце. Горы, реки, бесконечные равнины, луна, миллиарды звезд. Любой почувствует себя спокойным и умиротворенным, даже самый отчаянный мизантроп или пропащий грешник.

— А кто такой мизантроп, Артур?

— Такой гавнюк, который ненавидит всех остальных гавнюков.

— Я что к тебе обращаюсь, черная рожа?

— Он прав, Сэмуэль. Мизантроп — это тот, кто ненавидит людей.

— Такой, как мы. Мы мизантропы?

— Нет, мы семья.