Святослава Булавская

Я не спала, кажется, все двадцать семь полных лет.

Училась, писала, врала. Искала тайный ингредиент.

Иногда казалось — нашла.

Искала себя у чужих,

Искала себя в других лицах.

А затем устала и жить стала в мужских глазницах.

Сидела в дверях, у дверей. Ждала какого-то часа.

Наверное, я, как и все, обычная серая масса.

Отражалась в окнах напротив, они отражались во мне.

Мне было, в общем-то, пофиг на всё, что было не мне.

Сейчас за окном не дождливо, и кажется, стало темно.

В кружке плескается жижа, а ей бы пошло так вино.

Окон напротив нету.

В соседней стране война.

Мне снова как будто бы восемь.

Мне вновь не сомкнуть глаза.

0.00

Другие цитаты по теме

Вместо «сохранить на века» мне говорят «рви».

Я хватаю тебя за руки,

а внутри прошу: «отпусти»...

Я падаю в иные пространства,

в посторонние смыслы,

в мистические рубежи.

Мне, знаете, как-то комфортнее, когда рядом со мной ни души.

Эта цепь случайных и непреднамеренных событий сводит меня с ума.

А вы все время мне тычите, ведя за собой не туда.

И на выдохе осень замолчала.

Капли дождя превращались в большие грунтовые шары.

Знаешь, я давно так уже не скучала.

Не спасают от холода ни одни шарфы...

И эта боль уйдет с тающим снегом или с первым дождем. В этом месяце, кажется, все умирается дольше.

Моя улица пульсирует на картах, словно маяк для спасения. Я откликаюсь на доброе слово, на мягкий взгляд. Но меня ничего не должно касаться.

Каждая клетка плачет свою историю, в каждом движении своя неловкость и крик. Мне хочется простить себя за то, что столько настоящего живет в сейчас.

Моя боль уйдет с тающим снегом или с первым дождем. Развеется наш запах, рассыпятся в воспоминаниях слова.

Я складываю руки: ладонь к ладони.

Глубокий и пунктирный вдох и выдох.

Календарные числа роняют свои листы. Вдох.

Боль уйдет...

Протяжный выдох.

Все рвутся в Питер, словно дикари.

Вам что, своих дождей и камня не хватает?

Те, кто живут здесь, вымирают изнутри,

Других же это просто вдохновляет.

И легло на душу, как покой.

Встретить мать — одно мое желание.

Крест коли, чтоб я забрал с собой,

Избавление, но не покаяние!

Каково это — быть отверженным? Быть наказанным не за преступление, а за потенциальную возможность его совершить?

Я сидел неподвижно, пытаясь овладеть положением. «Я никогда больше не увижу её», — сказал я, проникаясь, под впечатлением тревоги и растерянности, особым вниманием к слову «никогда». Оно выражало запрет, тайну, насилие и тысячу причин своего появления. Весь «я» был собран в этом одном слове. Я сам, своей жизнью вызвал его, тщательно обеспечив ему живучесть, силу и неотразимость, а Визи оставалось только произнести его письменно, чтобы, вспыхнув чёрным огнём, стало оно моим законом, и законом неумолимым. Я представил себя прожившим миллионы столетий, механически обыскивающим земной шар в поисках Визи, уже зная на нём каждый вершок воды и материка, — механически, как рука шарит в пустом кармане потерянную монету, вспоминая скорее её прикосновение, чем надеясь произвести чудо, и видел, что «никогда» смеётся даже над бесконечностью.

Меж бесов поживёшь — и доброта

покажется диковинной страной,

где ценят плод за то, что он есть плод,

где счастье простоты поёт кукушкой,

звенит в долине сердца.