Я словно создал новую религию. Религию, которая называлась «она». И в ней я был кем-то вроде Папы Римского.
... она поцеловала Валькура в лоб робко и быстро, так, что ему показалось, будто его овеяло теплым дыханием или рядом пролетела ласточка.
Я словно создал новую религию. Религию, которая называлась «она». И в ней я был кем-то вроде Папы Римского.
... она поцеловала Валькура в лоб робко и быстро, так, что ему показалось, будто его овеяло теплым дыханием или рядом пролетела ласточка.
Для них она Богиня всего женственного, всего самого недоступного, всего самого порочного.
О нет, не в теле — жизнь, а в этих милых
Устах, глазах и пальцах дорогих;
В них Жизнь являет славу дней своих,
Отодвигая мрак и плен могилы.
Я без нее — добыча тех унылых
Воспоминаний и укоров злых,
Что оживают в смертных вздохах — в них,
Часами длясь, пока уходят силы.
Но и тогда есть локон у груди,
Припрятанный — последний дар любимой,
Что разжигает жар, в крови таимый,
И жизнь бежит скорее, и среди
Летящих дней вкруг ночи неизменной
Сияет локон красотой нетленной.
Ночь тиха. По тверди зыбкой
Звёзды южные дрожат.
Очи матери с улыбкой
В ясли тихие глядят.
Ни ушей, ни взоров лишних,
Вот пропели петухи -
И за ангелами в вышних
Славят Бога пастухи.
Ясли тихо светят взору,
Озарён Марии лик.
Звёздный хор к иному хору
Слухом трепетным приник.
И над Ним горит высоко
Та звезда далёких стран;
С ней несут цари востока
Злато, смирну и ладан.
Прекрасный облик в зеркале ты видишь,
И, если повторить не поспешишь
Свои черты, природу ты обидишь,
Благословенья женщину лишишь.
Какая смертная не будет рада
Отдать тебе нетронутую новь?
Или бессмертия тебе не надо, -
Так велика к себе твоя любовь?
Для материнских глаз ты — отраженье
Давно промчавшихся апрельских дней.
И ты найдешь под старость утешенье
В таких же окнах юности твоей.
Но, ограничив жизнь своей судьбою,
Ты сам умрешь, и образ твой — с тобою.
Мужчина встал. Из кулака его выскользнуло узкое белое лезвие. Тотчас же капитан почувствовал себя большим и мягким. Пропали разом запахи и краски. Погасли все огни. Ощущения жизни, смерти, конца, распада сузились до предела. Они разместились на груди под тонкой сорочкой. Слились в ослепительно белую полоску ножа.
Ах, маэстро паяц,
Вы безумны — фатально.
Отчего на меня,
на — меня?
Вы смотрите идеально?..
Отчего Вы теперь опять
покраснели,
что-то хотели сказать,
и не сумели?
Или Вам за меня,
за — меня? — Обидно?
Или, просто, Вам,
со мною стыдно?
«Мертвые поэты» стремились постичь тайны жизни! «Высосать весь её костный мозг!» Эту фразу Торо мы провозглашали вначале каждой встречи. По вечерам мы собирались в индейской пещере и читали по очереди из Торо, Уитмена, Шелли, из романтиков, а кое-кто даже читал свои стихи. И в этот волшебный миг поэзия действовала на нас магически. Мы были романтиками! Мы с упоением читали стихи, поэзия капала с наших языков как нектар.
Серьезный молодой писатель, дружелюбный мудрый старый художник, две красивые девушки и целая жизнь впереди.