Юрий Левитанский

Тихо. Сумерки. Бабье лето.

Четкий,

частый,

щемящий звук -

будто дерево рубят где-то.

Я засыпаю под этот звук.

Сон происходит в минувшем веке.

Звук этот слышится век назад.

Ходят веселые дровосеки,

рубят,

рубят

вишневый сад.

У них особые на то виды.

Им смешны витающие в облаках.

Они аккуратны.

Они деловиты.

У них подковки на сапогах.

Они идут, приминая травы.

Они топорами облечены.

Я знаю -

они, дровосеки, правы.

Эти деревья обречены.

Но птица вскрикнула,

ветка хрустнула,

и в медленном угасанье дня

что-то вдруг старомодно грустное,

как дождь, пронизывает меня.

Ну, полно, мне-то что быть в обиде!

Я посторонний. Я ни при чем.

Рубите вишневый сад!

Рубите!

Он исторически обречен.

Вздор — сантименты! Они тут лишни.

А ну, еще разик! Еще разок!

... И снова снятся мне

вишни, вишни,

красный-красный вишневый сок.

0.00

Другие цитаты по теме

Ну что ж, мой друг, приходит наше время.

Эй, брадобрей, побрить и освежить!..

И вдруг поймешь — ты жизнь успел прожить,

и, задохнувшись (годы пролетели),

вдруг ощутишь, как твоего чела

легко коснулись вещие крыла

благословенной пушкинской метели…

Ну что ж, мой друг, двух жизней нам не жить,

и есть восхода час и час захода.

Но выбор есть и дивная свобода

в том выборе, где голову сложить!

И убивали, и ранили

пули, что были в нас посланы.

Были мы в юности ранними,

стали от этого поздними.

Вот и живу теперь — поздний.

Лист раскрывается — поздний.

Свет разгорается — поздний.

Снег осыпается — поздний.

Снег меня будит ночами.

Войны снятся мне ночами.

Как я их скину со счета?

Две у меня за плечами.

Были ранения ранние.

Было призвание раннее.

Трудно давалось прозрение.

Поздно приходит признание.

Как поживаешь? Ты хорошо поживаешь.

Руку при встрече дружески пожимаешь.

Мне пожимаешь, ему пожимаешь руку,

Всем пожимаешь — недругу или другу.

— Ах, — говоришь, — не будем уж так суровы!

Будем здоровы, милый, будем здоровы! -

Ты не предатель. Просто ты всем приятель,

И оттого-то, наверное, всем приятен.

Ты себя делишь, не отдавая полностью,

Поровну делишь между добром и подлостью,

Стоя меж ними, тост предлагаешь мирный.

Ах, какой милый! Ах, до чего же милый!

Я не желаю милым быть, не желаю.

То, что посеял, — то я и пожинаю.

Как поживаю? Плохо я поживаю.

Так и живу я. Того и тебе желаю.

Семимиллионный город не станет меньше,

если один человек из него уехал.

Но вот один человек из него уехал,

и город огромный вымер и опустел...

Ну что с того, что я там был. Я был давно, я все забыл.

Не помню дней, не помню дат. И тех форсированных рек.

Я неопознанный солдат. Я рядовой, я имярек.

Я меткой пули недолет. Я лед кровавый в январе.

Я крепко впаян в этот лед. Я в нем как мушка в янтаре.

Юность была из чёрно-белых полос,

Я, вот только белых не вспомнил.

И легло на душу, как покой.

Встретить мать — одно мое желание.

Крест коли, чтоб я забрал с собой,

Избавление, но не покаяние!

После Гоголя, Некрасова и Щедрина совершенно невозможен никакой энтузиазм в России. Мог быть только энтузиазм к разрушению России. Да, если вы станете, захлёбываясь в восторге, цитировать на каждом шагу гнусные типы и прибауточки Щедрина и ругать каждого служащего человека на Руси, в родине, — да и всей ей предрекать провал и проклятие на каждом месте и в каждом часе, то вас тогда назовут «идеалистом-писателем», который пишет «кровью сердца и соком нервов»... Что делать в этом бедламе, как не... скрестив руки — смотреть и ждать.

С утра работа. Вечером диван и выключенный черный телевизор.

Я вдруг совсем охладела к дурным речам.

Что ты запомнишь? Обиду? Гордыню? Страх?

Лица врагов? Свой портрет в дорогой квартире?

Я буду пить шампанское в облаках

И вспоминать, что мы с тобой просто были!