юмор

— [оттягивает канат так, чтобы он ударил Гнездилова] Не сиди здесь.

— Козлина.

— Я и говорю, не сиди здесь, козлина.

— Морти, мораль истории: братан дороже дракона, сечешь о чем я?

— Ага, если он умрёт, пока вы связанны тебе тоже крышка.

— Морти, мораль истории: братан спасёт дракона.

Если много беспокоиться, как выглядишь в чужих глазах, можно совсем позабыть, кто ты есть.

Вот я — человек, не пригодный к тяжелому физическому труду, и забывать о том не намерен.

— Как она открывается?

— Великий детектив не решил эту загадку одним шевелением мозговой извилины?

— Твой сортирный юмор с каждым днём становится всё... изощреннее.

— Это был комплимент или оскорбление?

— И то, и то.

— Топаем отсюда, чокнутая. Поймают же.

— Это я-то чокнутая?... Ты сам полный псих.

— Суда по всему, из нас должна получится отличная пара.

— Кхе-кхе, не подскажете, где склеп?

— А!

— Ну, или хотя бы кладбище...

— Уйди! Сгинь!

— Ладно-ладно, но хоть морг-то у вас есть?

— Всё в порядке. Я звоню сказать, что согласна.

— С чем?

— Я про свидание. Макс, ты вообще где?

— Работаю. Эм-м... Свидание? Какое? Ты о чём?

— А... Я наверное, перепутала? Это не ты меня приглашал. Извини. Тогда отбой.

— Постой-постой, вспомнил! Это был я.

— Ну надо же... Точно?

— Абсолютно. И, Мия...

— Что?

— Я рад. Очень. Целую в самый любопытный носик.

— Это было так, как ты себе представлял? — с любопытством спросила я.

— Почти, — он вдруг хихикнул мне в самое ухо. — Но я думал... хотя нет, ничего.

— Нет, скажи мне! Что ты думал?

— Не скажу, ты будешь надо мной смеяться.

— Обещаю тебе не смеяться. Скажи!

Он пригладил мне волосы, убрав кудряшки с уха.

— Ну ладно. Я не знал, что это можно делать лицом к лицу. Я считал, что ты должна повернуться ко мне спиной... ну, понимаешь, как лошади...

Сдержать обещание было очень трудно, однако я не засмеялась.

— Я понимаю, что это звучит глупо, — сказал Джейми в свою защиту. — Просто... ну, ты наверное, знаешь, что если в молодости что засядет в голову, так уж крепко.

Наверное, было бы ошибочным полагать, что существует некий предел ужаса, который способен испытать человек. Наоборот, создаётся стойкое впечатление, что кошмар нарастает в геометрической прогрессии, когда тьма всё сгущается, ужасы множатся, одно несчастье влечёт за собой другое, ещё более страшное и безысходное, пока тебе не начинает казаться, что весь мир погрузился во мрак. И, может быть, самый страшный вопрос в данном случае таков: сколько ужаса может выдержать человеческий рассудок, оставаясь при этом здоровым и твёрдым? Понятно, что в самых ужасных событиях есть своя доля абсурда в стиле Руба Голдберга. В какой-то момент всё начинает казаться смешным. Видимо, это и есть та поворотная точка, когда чувство юмора принимается восстанавливать свои позиции.

— А как же взаимопомощь, самопожертвование, отвлеченность от дел мирских?

— Я им карму испорчу. Они баранами что-то в себе отрабатывают, а если помогу, то помешаю.