— [оттягивает канат так, чтобы он ударил Гнездилова] Не сиди здесь.
— Козлина.
— Я и говорю, не сиди здесь, козлина.
— [оттягивает канат так, чтобы он ударил Гнездилова] Не сиди здесь.
— Козлина.
— Я и говорю, не сиди здесь, козлина.
— Морти, мораль истории: братан дороже дракона, сечешь о чем я?
— Ага, если он умрёт, пока вы связанны тебе тоже крышка.
— Морти, мораль истории: братан спасёт дракона.
Если много беспокоиться, как выглядишь в чужих глазах, можно совсем позабыть, кто ты есть.
Вот я — человек, не пригодный к тяжелому физическому труду, и забывать о том не намерен.
— Как она открывается?
— Великий детектив не решил эту загадку одним шевелением мозговой извилины?
— Твой сортирный юмор с каждым днём становится всё... изощреннее.
— Это был комплимент или оскорбление?
— И то, и то.
— Топаем отсюда, чокнутая. Поймают же.
— Это я-то чокнутая?... Ты сам полный псих.
— Суда по всему, из нас должна получится отличная пара.
— Кхе-кхе, не подскажете, где склеп?
— А!
— Ну, или хотя бы кладбище...
— Уйди! Сгинь!
— Ладно-ладно, но хоть морг-то у вас есть?
— Всё в порядке. Я звоню сказать, что согласна.
— С чем?
— Я про свидание. Макс, ты вообще где?
— Работаю. Эм-м... Свидание? Какое? Ты о чём?
— А... Я наверное, перепутала? Это не ты меня приглашал. Извини. Тогда отбой.
— Постой-постой, вспомнил! Это был я.
— Ну надо же... Точно?
— Абсолютно. И, Мия...
— Что?
— Я рад. Очень. Целую в самый любопытный носик.
— Это было так, как ты себе представлял? — с любопытством спросила я.
— Почти, — он вдруг хихикнул мне в самое ухо. — Но я думал... хотя нет, ничего.
— Нет, скажи мне! Что ты думал?
— Не скажу, ты будешь надо мной смеяться.
— Обещаю тебе не смеяться. Скажи!
Он пригладил мне волосы, убрав кудряшки с уха.
— Ну ладно. Я не знал, что это можно делать лицом к лицу. Я считал, что ты должна повернуться ко мне спиной... ну, понимаешь, как лошади...
Сдержать обещание было очень трудно, однако я не засмеялась.
— Я понимаю, что это звучит глупо, — сказал Джейми в свою защиту. — Просто... ну, ты наверное, знаешь, что если в молодости что засядет в голову, так уж крепко.
Наверное, было бы ошибочным полагать, что существует некий предел ужаса, который способен испытать человек. Наоборот, создаётся стойкое впечатление, что кошмар нарастает в геометрической прогрессии, когда тьма всё сгущается, ужасы множатся, одно несчастье влечёт за собой другое, ещё более страшное и безысходное, пока тебе не начинает казаться, что весь мир погрузился во мрак. И, может быть, самый страшный вопрос в данном случае таков: сколько ужаса может выдержать человеческий рассудок, оставаясь при этом здоровым и твёрдым? Понятно, что в самых ужасных событиях есть своя доля абсурда в стиле Руба Голдберга. В какой-то момент всё начинает казаться смешным. Видимо, это и есть та поворотная точка, когда чувство юмора принимается восстанавливать свои позиции.
— А как же взаимопомощь, самопожертвование, отвлеченность от дел мирских?
— Я им карму испорчу. Они баранами что-то в себе отрабатывают, а если помогу, то помешаю.