— Привет, тебе удалось вчера отдохнуть?
— Да. Я пришел вчера в 21:41 после нашей вечеринки в 21:30. И лег спать в 22:00. Потом листал телефон два часа. Та, что не очень выспался.
— Привет, тебе удалось вчера отдохнуть?
— Да. Я пришел вчера в 21:41 после нашей вечеринки в 21:30. И лег спать в 22:00. Потом листал телефон два часа. Та, что не очень выспался.
Кэтрин с корзиной белья в руках заходит в свою комнату после душа, а на её кровати лежит Патрик.
— Привет.
Кэтрин от испуга роняет корзину.
— О, боже мой, как же ты меня напугал!
Патрик встаёт с кровати и подходит к Кэтрин.
— Я скучал по тебе.
— Что ты здесь желаешь?
— Ты даже не поздороваешься?
Патрик притягивает Кэтрин к себе и целует.
— Привет. Ты должен уйти. Если мой отец увидеть тебя здесь, то отправит меня в монастырь, а у меня проблемы с религией.
Скука — это, несомненно, одна из форм тревоги, но тревоги, очищенной от страха. В самом деле, когда скучно, то не страшишься ничего кроме самой скуки.
Скука, имеющая дурную репутацию легкомысленной особы, тем не менее заставляет нас заглянуть в ту бездну, из которой рождается потребность в молитве.
Она, эта грешница, окруженная обожанием и поклонением молодости, скучала, и эта скука служила ей оправданием, как искупление за скоро преходящее благоденствие.
Между ней и ним возник обычный спутник больных душ, уязвленных сердец, изможденных умов: скука, этот Мефистофель заблудших Маргарит, павших Кларисс, всех этих богинь, детей случая, которые бросаются в жизнь без руля и без ветрил.