профессия

Люди умственного труда подчинялись вещам и ничего не могли с ними поделать. А люди-мастера сами не имели вещей.

Когда в нашей квартире засорялась уборная, замок буфета ущемлял ключ или надо было передвинуть пианино, Аннушку посылали вниз, в полуподвал, где жил рабочий железнодорожного депо, просить, чтоб «кто-нибудь» пришёл. «Кто-нибудь» приходил, и вещи смирялись перед ним: пианино отступало в нужном направлении, канализация прокашливалась и замок отпускал ключ на волю.

Мама говорила: «Золотые руки» — и пересчитывала в буфете серебряные ложки.

Если же нижним жильцам требовалось прописать брательнику в деревню, они обращались к «их милости» наверх. И, глядя, как под диктовку строчатся «во первых строках» поклоны бесчисленным родственникам, умилялись вслух: «Вот она, умственность. А то что наше рукомесло? Чистый мрак без понятия».

А в душе этажи тихонько презирали друг друга. «Подумаешь, искусство», — говорил уязвлённый папа: «раковину в уборной починил... Ты вот мне сделай операцию ушной раковины! Или, скажем, трепанацию черепа». А внизу думали: «Ты вот полазил бы на карачках под паровозом, а то велика штука — пёрышком чиркать!»

Актерство — развлечение. Я слишком это люблю, чтобы останавливаться, это то, как я вырос. Некоторые думают, что людям, выросшим на съёмочной площадке, все в обязательном порядке должно надоесть, или же они решат заняться чем-то иным. Я же не знаю ничего кроме съемок. Там всегда комфорт и дружеская обстановка. Надеюсь, я и умру на съемочной площадке. Честно. Но лучше, конечно, как можно позже.

Мы не учимся быть артистами, художниками или писателями — мы учимся быть.

Какие-то сюда все слабонервные идут. Плачут. А чего плачут? Не понимают, потому и плачут. Несчастные-то те, которые тут остались. Талант... Ведь это, ищи его. А ежели его нет? А уж приняли! Вот тебе несчастный человек на всю жизнь!