нелюдимость

После блокады мир рисовался мне затаившимся зверем. Я ведь встретил блокаду одиннадцатилетним. В таком возрасте трудно противостоять натиску чрезвычайных обстоятельств. Они навязывали свои критерии и ценности как единственно возможные. Я стал подозрителен, ожесточен, несправедлив к людям, как и они ко мне. Глядя на них, я думал: «Да, сейчас вы притворяетесь добрыми, честными, но чуть отними от вас хлеб, тепло, свет – в каких двуногих зверей вы все тогда обратитесь».

Но люди — все грешные души.

У многих глаза — что клыки.

О, мне бы крылья! Ввысь взлетев, летел бы вдаль, людей забыв,

Сгорели б крылья — побежал, подальше, прочь — пока я жив!

О, я покинул бы сей мир, и, пусть не дан мне дар Исы, —

Мне вместо крыльев — пыл души и одиноких дум порыв.

Увы, союз с людьми — тщета: я, пленник тысячи скорбей,

Готов единожды спастись, тысячекратно жизнь сгубив!

От друга — тысячи обид, и сотни бедствий от врагов,

И — за себя жестокий стыд, и — гнев людской неспра­ведлив.

Мне не смотреть бы на людей, а растворить бы чернь зрачков,

Всей чернотою тех чернил себя навеки очернив!

Для птицы сердца моего мал вещей птицы дальний путь:

Я тверд душою, как гора, и дух мой тверд и терпелив.

Однажды я старца увидел в горах,

Избрал он пещеру, весь мир ему — прах.

Сказал я: «Ты в город зачем не идешь?

Ты там для души утешенье найдешь».

Сказал он: «Там гурии нежны, как сны,

Такая там грязь, что увязнут слоны».