— Вообще водка — гадость, а пить ее с подчиненными — вдвойне гадость.
— Если хочешь быть настоящим офицером, прекрати. С сегодняшнего дня прекрати.
— Вообще водка — гадость, а пить ее с подчиненными — вдвойне гадость.
— Если хочешь быть настоящим офицером, прекрати. С сегодняшнего дня прекрати.
И вот тут ему, казалось, улыбнулось счастье. Но увы! Оно только улыбнулось — не больше.
— А почему вы, Малешкин, в село впереди машины бежали? — ехидно спросил полковник.
Саня не знал, что отвечать. Сказать правду — значит, с головой выдать Щербака.
Дей в ожидании ответа с любопытством разглядывал Малешкина.
Саня поднял на полковника глаза и виновато улыбнулся:
— Очень замерз, товарищ полковник, вот и побежал, чтоб согреться.
Поверил ли словам Малешкина Дей, трудно сказать. Только вряд ли. Он повернулся к Беззубцеву и скрипучим, железным голосом приказал:
— Комбат, доложите в свой штаб, чтобы Малешкина представили к Герою, а экипаж — к орденам. — И, уловив в глазах комбата удивление, еще жестче проскрипел: — Да, именно к Герою. Если б не Малешкин, бог знает, чем бы все это кончилось.
Настроение было отвратительное. Ничего не хотелось делать, и ничто не радовало, даже предстоящий марш, наступление, бои, к которым он так рвался.
— Над чем, лейтенант, задумался? — окликнул его наводчик.
— Да так. Ужасно все плохо, Миша, — пожаловался Саня.
— Не унывайте, лейтенант, еще будет и хуже.
Саня давно заметил, что Пашка стал теперь совсем другим. Он как-то вдруг на глазах свял и потускнел. Стал жаловаться, что устал, возмущаться, почему его до сих пор ни разу не ранило. Какой бы разговор ни завели, Пашка сворачивал на госпиталь, на кровать с чистыми простынями, под которыми можно спать сутками и не просыпаться.