В статье «Тирания и мудрость» (1950) А. Кожев акцентирует внутренние отношения, установленные между философией и педагогикой. Именно в пространстве «педагогики» пересекаются намерения и усилия философов, с одной стороны, и государственных деятелей, с другой. Именно здесь возникает их конфликт. Согласно Кожеву, «философкая педагогика» требуется мыслителю в качестве способа удержать достаточную меру открытости своего мышления тому, что находится за пределами индивидуальной мысли как таковой. Иначе говоря, философу необходима дискуссия, если он желает избежать закоснения в «безопасном» признании со стороны произвольно отобранных «благожелателей» . Философская дискуссия, не будучи производством непосредственно применимых «рецептов», обращает внимание ее участников на те «внефилософские» условия, которыми опосредуется их своеобразная «применимость» в конкретный момент времени.
Петр Георгиевич Щедровицкий
Cлайд с цитатойСхема очень проста. Процесс обучения направлен на освоение различных знаковых [семиотических] систем, которые в свою очередь не только выступают в качестве каркасной инструментальной структуры продуктивного «действия», но и связывают отдельные акты с коллективной мыследеятельностью (МД). Процесс подготовки направлен на освоение средств деятельности. Процесс образования [в узком смысле слова] направлен на освоение представлений об объектах, с которыми «актор» имеет дело; в пределе — онтологических представлений или, как иногда говорят, картины мира. Процесс воспитания направлен на освоение ключевых ценностей и целей деятельности.
Ситуация сложная. Украина. Белорусь. Внутренняя ситуация в России. Много эмоциональных и ситуативных вызовов. Много актуалитета. Поспешность реакции не свидетельствует о ее продуманности. Эмоции не всегда хороший советчик. В драке проигрывает тот, кто теряет контроль над собой.
Обращаясь к прояснению феномена авторитета, А. Кожев различает политическую тиранию и деспотизм. Статья «Тирания и мудрость» (1950) анализирует тайное желание тирана (и любого политика) – направлять выбор человека посредством организации «подчинения без принуждения». Подчинение политику тем более связано с «авторитетом», чем менее власть прибегает к чистой насильственной мощи (включая угрозу оной). Иными словами, политик ищет признания со стороны равных – настолько, насколько предполагаемое «равенство» не превращается в угрозу самой его власти. Поскольку политиком (как политиком) движет желание признания, а ценность признания прямо пропорциональна мере присущей ему «добровольности», идеал, к которому устремлен политический деятель, по форме своей определен «всеобщим признанием». Таким образом, «разумный тиран» стремится к упразднению тирании, насколько данное упразднение не утопично в настоящий момент времени, а также к выстраиванию эффективной сети социальной коммуникации, избавляющей от чрезмерного применения силы.
... для более широкого распространения любые идеи нуждаются не только, и даже не столько в героических «подвижниках», сколько в философском и научно-теоретическим обосновании. Именно философия и теория, выявляя и описывая «картину мира», онтологию с её причинно-следственными связями или » закономерностями» через одно-два поколения влияет на самоопределение более широких групп людей – профессиональные и родительские сообщества, представителей государственных органов управления, да и на самих педагогов, в конце концов.
Статья А. Кожева «Тирания и мудрость» представляет собой рецензию на книгу «О тирании» (1948) влиятельного американского политического мыслителя Л. Штрауса (1899–1973). Рецензия посвящена не только оценке исторической адекватности штраусовской реконструкции взглядов Ксенофонта на природу тирании, изложенных в трактате «Гиерон», но и классической философской проблеме взаимосвязи философа и политической власти как таковой.
В своей статье «Тирания и мудрость» (1950) А. Кожев различает два типа тирании: тиранию, идеал которой дан только в форме утопии и которая осуществляется исключительно во благо одного социального класса, и тиранию, идеал которой дан в форме действующей, ведущей к социальным преобразованиям идеи и которая осуществляется ввиду универсального (национального, имперского, гуманистического) горизонта. Оказывается ли сегодня, спустя много веков после завершения Ксенофонтом трактата «Гиерон», принципиально возможной «популярная и просвещенная» тирания уже не в качестве лишь утопического проекта? Такой вопрос ставит перед нами Кожев.
В «Очерке феноменологии права» (1943) А. Кожев трактует «антропогенный акт», сопутствующий готовности идти на предельный риск в становлении человека человеком, в качестве необходимого условия образования морали и права и идеи долга как такового. Рискующее отрицание собственной наличной животности в борьбе предполагает различие между сущим и должным. Должное же предполагает и такая базовая форма специфически человеческой деятельности, как труд.
По мнению А. Кожева, регулятивная идея права – справедливость – возникает равноизначально борьбе раба и господина. В «Очерке феноменологии права» (1943) сцена первичной борьбы в тот момент, когда эта борьба становится по-настоящему антропогенной, характеризуется как лишенная «несправедливости» и вместе с тем как несущая возможность «справедливости». Кожев утверждает, что исходное равенство согласия пойти на риск во взаимодействии, не будучи пока еще справедливостью, выявляет, тем не менее, «элемент справедливости» в межчеловеческих отношениях.
Вообще процесс понимания так устроен, что пока мы сами что-то не придумали, мы ничего не понимаем. Чтобы понять, надо переоткрыть. Перепридумать.