Плоский высохший ландыш из книги упал
На обшарпанный пол в коммунальной квартире.
Ты мне скажешь, чтоб нервы себе не трепал,
Но весеннего ветра стремительный шквал
В пыльный маленький мир
Наши окна впустили.
Плоский высохший ландыш из книги упал
На обшарпанный пол в коммунальной квартире.
Ты мне скажешь, чтоб нервы себе не трепал,
Но весеннего ветра стремительный шквал
В пыльный маленький мир
Наши окна впустили.
Он придёт, магический рассвет,
С чертовщиной, радостью, томленьем,
За мелканьем месяцев и лет,
За болезнью, занятостью, ленью.
Эта слабая, тёмная, липкая власть.
Эта жизнь за гроши, что горбом заработаны.
И душа, как болезнь,
И стихи как напасть.
Едкой злобой приправлена круто жизнь,
Разобщенностью и тюрьмой.
Крепче зубы сжать, прохрипеть: держись,
Этот ветер пока ещё мой.
И реальность чудовищней снов бомжей,
И жирует во всю жлобьё.
Только этих звёзд не отнять уже,
Только небо — до смерти моё.
До тепла дожили,
На год постарели.
Пыль автомобили
Гонят по апрелю.
Беды нас трепали,
Чувства жгли.
Воробьи купались в пыли.
И опять — поезда, и опять не успею
Долюбить и домыслить,
Шёпот ветра дослушать.
Лишь промозглая тьма частым дождиком сеет
Средь пугливых груздей и притихших волнушек.
Эта жизнь не по зубам
Ни тебе, ни мне.
Не гаси, моя судьба,
Тёплый свет в окне:
Пусть последним мотыльком
Прямо на кровать
Залетит удача в дом,
Чтоб зазимовать!
Броши звёзд над брошенной избой.
Талая усталость от работы.
Ты со мной, а может, я с тобой
С пятницы дожили до субботы.
Суетны дни, бесконечны мельканья лиц.
Книги, стихи — лишь для бедной души обновки.
Мне ведь давно понятнее писк синиц,
Чем разговор подростков на остановке.
Полем метельным по вешкам, тропками,
В предновогоднюю глушь дремучую
Из коммунальной сбежал коробки,
Осенью долгой вконец измученный.
В сонной деревне, лесной, завьюженной,
Где куропатки в сараях прячутся.
От одолевшей вселенской стужи
Молча забился на печь горячую.