Марина Ивановна Цветаева

Я неистощимый источник ересей. Не зная ни одной, исповедую их все. Может быть и творю.

Не даром я так странно, так близко любила ту вышитую картину: молодая женщина, у её ног двое детей,— девочки.

И она смотрит — поверх детей — вдаль.

Когда гляжу на летящие листья,

Слетающие на булыжный торец,

Сметаемые — как художника кистью,

Картину кончающего наконец,

Я думаю (уж никому не по нраву

Ни стан мой, ни весь мой задумчивый вид),

Что явственно жёлтый, решительно ржавый

Один такой лист на вершине — забыт.

Если я на тебя смотрю, это не значит, что я тебя вижу!

Когда снежинку, что легко летает,

Как звездочка упавшая скользя,

Берешь рукой — она слезинкой тает,

И возвратить воздушность ей нельзя.

Когда пленясь прозрачностью медузы,

Ее коснемся мы капризом рук,

Она, как пленник, заключенный в узы,

Вдруг побледнеет и погибнет вдруг.

Когда хотим мы в мотыльках-скитальцах

Видать не грезу, а земную быль —

Где их наряд? От них на наших пальцах

Одна зарей раскрашенная пыль!

Жизнь: ножи, на которых пляшет

Любящая.

Если у Вас за спиной кричат «Дурак!», то это не повод оглядываться.

Райнер, я хочу к тебе, ради себя, той новой, которая может возникнуть лишь с тобой, в тебе. Просто — спать. И ничего больше. Нет, ещё: зарыться головой в твоё левое плечо, а руку — на твоё правое — и ничего больше. Нет, ещё: даже в глубочайшем сне знать, что это ты. И ещё: слушать, как звучит твоё сердце. И — его целовать.

Любовность и материнство почти исключают друг друга. Настоящее материнство — мужественно.