Лина Васильевна Костенко

Женщина как музыка. Её можно любить, даже не совсем понимая.

Все повторялось: і краса, й потворність.

Усе було: асфальти й спориші.

Поезія — це завжди неповторність,

якийсь безсмертний дотик до душі.

Всё повторялось: красота и мнимость.

Всё было: и асфальт, и спорыши.

Поэзия – всегда неповторимость,

Бессмертное касание души.

Мене куплять і спродувать не раджу,

моя душа не ходить на базар.

А не клянусь, тому що я не зраджу,

і вже не раз це в битвах доказав.

І хоч на світі сторони чотири,

я тут живу, бо я цей край люблю.

І не боюсь донощика в трактирі,

бо все кажу у вічі королю!

Купить меня? Продать? Свой пыл не тратьте:

Моя душа не ходит на базар.

Чужды мне клятвы – я же не предатель,

И это в битвах кровью доказал!

И хоть открыты мне все части света -

Я здесь живу и этот край люблю.

И не боюсь доноса и навета -

Все говорю в глаза я королю!

І живемо. Земля ще нас тримає.

А вже мистецтво ждать перестає.

Усі вже звикли: геніїв немає.

А що, як є? Зацьковинаий, а є?!

А що як він між нами ходить, геній?

Вивозить з бруду цей потворний час.

Що, як за це вже зараз в наших генах

нащадки наші зневажають нас?!

Так и живём. Земля ещё нас носит.

Но уж искусство прекращает ждать.

Нет гениев — и ладно. И не спросят

себя — вдруг есть? Затравлен, но не взять?

А вдруг, он между нами ходит, гений?

Вывозит ужас времени, сквозь грязь.

А коль сейчас за это в наших генах

потомки наши презирают нас?

У ті часи, страшні, аж волохаті,

коли в степах там хто не воював, -

от їй хотілось, щоб у неї в хаті

на стелі небо хтось намалював.

Вона не чула зроду про Растреллі.

Вона ходила в степ на буряки.

А от якби не сволок, а на стелі -

щоб тільки небо, небо і зірки.

Уранці глянеш -

хочеться літати.

В те времена кошмаров, прям косматых

Когда в степи там кто не воевал, -

Хотелось ей, чтоб прямо в хате

Над головою небо кто создал.

Не привелось ей слышать о Растрелли.

Она «на свёклу» лишь ходила в степь.

О, перекладина, что над постелью –

ей лишь бы небо в звездах.

Чтоб утром только глянуть

И в мечтах взлететь.

Але ж, мабуть, ми правди не зурочим,

що світ вже так замішаний на злі,

що як платити злочином за злочин,

то як же й жити, люди, на землі?

Но, видимо, мы правды не сглазим,

что мир уже так замешан на зле,

что как платить преступлением за преступление,

то как же и жить, люди, на земле?

Недуманно, негаданно

Попала в глухомань,

Где сосны пахнут ладаном

В предутреннюю рань.

Где вечер пахнет мятою,

Аж холодно шмелю.

А я тебя, а я тебя,

А я тебя люблю!

Ловлю твои признанья

Сквозь музыку берёз.

Люблю до обожанья,

До выкрика, до слёз!

Под этою звездою

Без зелья, без вина

Тобой, одним тобою

На весь свой век пьяна!

У ті часи, страшні, аж волохаті,

коли в степах там хто не воював, -

от їй хотілось, щоб у неї в хаті

на стелі небо хтось намалював.

Вона не чула зроду про Растреллі.

Вона ходила в степ на буряки.

А от якби не сволок, а на стелі -

щоб тільки небо, небо і зірки.

Уранці глянеш -

хочеться літати.

В те времена кошмаров, прям косматых

Когда в степи там кто не воевал, -

Хотелось ей, чтоб прямо в хате

Над головою небо кто создал.

Не привелось ей слышать о Растрелли.

Она «на свёклу» лишь ходила в степь.

О, перекладина, что над постелью –

ей лишь бы небо в звездах.

Чтоб утром только глянуть

И в мечтах взлететь.

Але ж, мабуть, ми правди не зурочим,

що світ вже так замішаний на злі,

що як платити злочином за злочин,

то як же й жити, люди, на землі?

Но, видимо, мы правды не сглазим,

что мир уже так замешан на зле,

что как платить преступлением за преступление,

то как же и жить, люди, на земле?

Недуманно, негаданно

Попала в глухомань,

Где сосны пахнут ладаном

В предутреннюю рань.

Где вечер пахнет мятою,

Аж холодно шмелю.

А я тебя, а я тебя,

А я тебя люблю!

Ловлю твои признанья

Сквозь музыку берёз.

Люблю до обожанья,

До выкрика, до слёз!

Под этою звездою

Без зелья, без вина

Тобой, одним тобою

На весь свой век пьяна!