Женщина как музыка. Её можно любить, даже не совсем понимая.
Лина Васильевна Костенко
Все повторялось: і краса, й потворність.
Усе було: асфальти й спориші.
Поезія — це завжди неповторність,
якийсь безсмертний дотик до душі.
Всё повторялось: красота и мнимость.
Всё было: и асфальт, и спорыши.
Поэзия – всегда неповторимость,
Бессмертное касание души.
Мене куплять і спродувать не раджу,
моя душа не ходить на базар.
А не клянусь, тому що я не зраджу,
і вже не раз це в битвах доказав.
І хоч на світі сторони чотири,
я тут живу, бо я цей край люблю.
І не боюсь донощика в трактирі,
бо все кажу у вічі королю!
Купить меня? Продать? Свой пыл не тратьте:
Моя душа не ходит на базар.
Чужды мне клятвы – я же не предатель,
И это в битвах кровью доказал!
И хоть открыты мне все части света -
Я здесь живу и этот край люблю.
И не боюсь доноса и навета -
Все говорю в глаза я королю!
І живемо. Земля ще нас тримає.
А вже мистецтво ждать перестає.
Усі вже звикли: геніїв немає.
А що, як є? Зацьковинаий, а є?!
А що як він між нами ходить, геній?
Вивозить з бруду цей потворний час.
Що, як за це вже зараз в наших генах
нащадки наші зневажають нас?!
Так и живём. Земля ещё нас носит.
Но уж искусство прекращает ждать.
Нет гениев — и ладно. И не спросят
себя — вдруг есть? Затравлен, но не взять?
А вдруг, он между нами ходит, гений?
Вывозит ужас времени, сквозь грязь.
А коль сейчас за это в наших генах
потомки наши презирают нас?
У ті часи, страшні, аж волохаті,
коли в степах там хто не воював, -
от їй хотілось, щоб у неї в хаті
на стелі небо хтось намалював.
Вона не чула зроду про Растреллі.
Вона ходила в степ на буряки.
А от якби не сволок, а на стелі -
щоб тільки небо, небо і зірки.
Уранці глянеш -
хочеться літати.
В те времена кошмаров, прям косматых
Когда в степи там кто не воевал, -
Хотелось ей, чтоб прямо в хате
Над головою небо кто создал.
Не привелось ей слышать о Растрелли.
Она «на свёклу» лишь ходила в степь.
О, перекладина, что над постелью –
ей лишь бы небо в звездах.
Чтоб утром только глянуть
И в мечтах взлететь.
Але ж, мабуть, ми правди не зурочим,
що світ вже так замішаний на злі,
що як платити злочином за злочин,
то як же й жити, люди, на землі?
Но, видимо, мы правды не сглазим,
что мир уже так замешан на зле,
что как платить преступлением за преступление,
то как же и жить, люди, на земле?
Недуманно, негаданно
Попала в глухомань,
Где сосны пахнут ладаном
В предутреннюю рань.
Где вечер пахнет мятою,
Аж холодно шмелю.
А я тебя, а я тебя,
А я тебя люблю!
Ловлю твои признанья
Сквозь музыку берёз.
Люблю до обожанья,
До выкрика, до слёз!
Под этою звездою
Без зелья, без вина
Тобой, одним тобою
На весь свой век пьяна!
У ті часи, страшні, аж волохаті,
коли в степах там хто не воював, -
от їй хотілось, щоб у неї в хаті
на стелі небо хтось намалював.
Вона не чула зроду про Растреллі.
Вона ходила в степ на буряки.
А от якби не сволок, а на стелі -
щоб тільки небо, небо і зірки.
Уранці глянеш -
хочеться літати.
В те времена кошмаров, прям косматых
Когда в степи там кто не воевал, -
Хотелось ей, чтоб прямо в хате
Над головою небо кто создал.
Не привелось ей слышать о Растрелли.
Она «на свёклу» лишь ходила в степь.
О, перекладина, что над постелью –
ей лишь бы небо в звездах.
Чтоб утром только глянуть
И в мечтах взлететь.
Але ж, мабуть, ми правди не зурочим,
що світ вже так замішаний на злі,
що як платити злочином за злочин,
то як же й жити, люди, на землі?
Но, видимо, мы правды не сглазим,
что мир уже так замешан на зле,
что как платить преступлением за преступление,
то как же и жить, люди, на земле?
Недуманно, негаданно
Попала в глухомань,
Где сосны пахнут ладаном
В предутреннюю рань.
Где вечер пахнет мятою,
Аж холодно шмелю.
А я тебя, а я тебя,
А я тебя люблю!
Ловлю твои признанья
Сквозь музыку берёз.
Люблю до обожанья,
До выкрика, до слёз!
Под этою звездою
Без зелья, без вина
Тобой, одним тобою
На весь свой век пьяна!