Помню время, когда
мы на людях бывать не умели,
Нам обоим мешали
их уши, глаза, голоса.
На веселой пирушке,
где много шумели и ели,
Было трудно нам высидеть
больше, чем четверть часа.
Помню время, когда
мы на людях бывать не умели,
Нам обоим мешали
их уши, глаза, голоса.
На веселой пирушке,
где много шумели и ели,
Было трудно нам высидеть
больше, чем четверть часа.
Третий день подряд идет мокрый снег,
Мне невмочь уже третью ночь -
Стонет старая рана, как человек,
Третий день подряд идет снег.
У них и повадки совсем не людские...
Скажите, способен ли кто из людей
Пытать старика, на верёвке таская,
Насиловать мать на глазах у детей,
Закапывать жителей мирных живыми
За то, что обличьем с тобой не одно?..
Нет! Врёте! Чужое присвоили имя!
Людьми вас никто не считает давно.
Юность стиха — как любви пора,
Как усы у мальчика над губой;
Вдруг огонь и земля, волна и гора -
Все разом заговорят с тобой!
Но если, два крыла отрастив,
Он взлетит до высот настоящей любви,
Он оттуда все увидит твой стих, -
Оленя ранят, а стих в крови.
Пусть душа его не будет глуха
Ко всему, чем на грешной земле живут!
Так сначала приходит зрелость стиха,
А потом уж тебя поэтом зовут.
Того, кем путь наш честно прожит,
Согнуть труднее, чем сломать.
Чем, в самом деле, жизнь нас может.
Нас, все видавших, испугать?
Есть настоящий, сущий -
Души твоих книг читатель.
И есть — ему в след ползущий
Книжных листов листатель.