Константин Михайлович Симонов

Помню время, когда

мы на людях бывать не умели,

Нам обоим мешали

их уши, глаза, голоса.

На веселой пирушке,

где много шумели и ели,

Было трудно нам высидеть

больше, чем четверть часа.

Третий день подряд идет мокрый снег,

Мне невмочь уже третью ночь -

Стонет старая рана, как человек,

Третий день подряд идет снег.

Неправда, друг не умирает,

Лишь рядом быть перестает.

От знамен не прикуривают.

И не шутят под ними

И около них.

У них и повадки совсем не людские...

Скажите, способен ли кто из людей

Пытать старика, на верёвке таская,

Насиловать мать на глазах у детей,

Закапывать жителей мирных живыми

За то, что обличьем с тобой не одно?..

Нет! Врёте! Чужое присвоили имя!

Людьми вас никто не считает давно.

Юность стиха — как любви пора,

Как усы у мальчика над губой;

Вдруг огонь и земля, волна и гора -

Все разом заговорят с тобой!

Но если, два крыла отрастив,

Он взлетит до высот настоящей любви,

Он оттуда все увидит твой стих, -

Оленя ранят, а стих в крови.

Пусть душа его не будет глуха

Ко всему, чем на грешной земле живут!

Так сначала приходит зрелость стиха,

А потом уж тебя поэтом зовут.

Того, кем путь наш честно прожит,

Согнуть труднее, чем сломать.

Чем, в самом деле, жизнь нас может.

Нас, все видавших, испугать?

Пускай страдает тот, кто знал, жалеет, кто не знал.

Есть настоящий, сущий -

Души твоих книг читатель.

И есть — ему в след ползущий

Книжных листов листатель.