Вот грудь моя, женщина, — бей!
Пощадить её ты б не могла.
Быть бы пошире ей,
Чтоб и рана больше была!
Хитрец, в груди этой странной
Особенность знаю я:
Чем глубже зияет рана,
Тем лучше песня моя.
Вот грудь моя, женщина, — бей!
Пощадить её ты б не могла.
Быть бы пошире ей,
Чтоб и рана больше была!
Хитрец, в груди этой странной
Особенность знаю я:
Чем глубже зияет рана,
Тем лучше песня моя.
Хотят, о скорбь моя, чтоб я совлёк
С тебя покров природной красоты,
Чтобы подстриг я чувства, как кусты,
И плакал только в кружевной платок.
Душа не делит сцену и кулисы,
Румянами не скрашивает грусть
И, падая, не помнит о прическе.
Земля подобна цирку в Древнем Риме.
У каждой колыбели на стене
Невидимый доспех ждет человека.
Пороки там сверкают, как кинжалы,
И ранят тех, кто в руки их возьмет.
И, как стальные чистые щиты,
Блистают добродетели. Арена,
Огромная арена наша жизнь,
А люди — гладиаторы-рабы.
И те народы и цари, что выше,
Могущественней нас, взирают молча
На смертный бой, который мы ведем.
Они глядят на нас. Тому, кто в схватке
Опустят щит и в сторону отбросит
Иль о пощаде взмолится и грудь
Трусливую и рабскую подставит
Услужливо под вражеский клинок,
Тому неумолимые весталки
С высоких каменных своих скамей
Объявят приговор: «Pollice verso!»
И нож вонзится в грудь до рукоятки
И слабого бойца прибьет к арене.
Человеку требуется страдать. Тот, у кого нет настоящих горестей, создает их сам. Беды очищают и готовят его.