Александр Розенбаум

Ну вот они уже как будто бы в глиже,

И за столом сидим мы, как и прежде.

Стакан я выпил свой, потом налил другой

И речь толкнул: «За дружбу, мол, и нежность».

Довел я их до слез, и корешок завял,

И водку потянул в нутро покорно.

Да только не донес, я свой стакан поднял,

И выплеснул ему в родную морду.

Тихо, как в раю...

Звёзды над местечком высоки и ярки.

Я себе пою, я себе крою.

Опускайся, ночь.

Отдохните, дети, день был очень жарким.

За стежком стежок. грошик стал тяжёл.

Ой, вэй!

Было время, были силы, да уже не то.

Годы волосы скосили, вытерли моё пальто.

Жил один еврей, так он сказал, что всё проходит.

В пальцы свои дышу — не обморозить бы,

Снова к тебе спешу Ладожским озером.

Долго до утра, в тьму зенитки бьют,

И в прожекторах «Юнкерсы» ревут,

Пропастью до дна раскололся лед,

Черная вода, и мотор ревет:

«Вп-р-р-раво!»

Ну, не подведи, ты теперь один,

Правый...

Не повернуть руля, что-то мне муторно,

Близко совсем земля,

Ну что ж ты, полуторка?

Ты глаза закрой, не смотри, браток,

Из кабины кровь, да на колесо — алая...

Их еще несет, а вот сердце — всё,

Встало...

Девочка моя,

Завтра утром ты опять ко мне вернёшься,

Милая моя, фэйгелэ моя, грустноглазая,

Папа в ушко майсу скажет, засмеёшься.

Люди разные, и песни разные...

Кто же будет одевать их всех потом по моде?..

Ой, вэй!

Было время, были силы, жить не торопись.

Иногда богаче нищий, тот, кто не успел скопить.

Тот, кого уже никто нигде ничем не держит.

Нитки, бархат да иголки — вот и все дела.

Да ещё Талмуд на полке, так бы жизнь шла и шла...

Только жизнь вижу я всё реже, реже, реже...

В Афганистане, в «Чёрном тюльпане»,

C водкой в стакане, мы молча плывем над землей...

Скорбная птица, через границу,

К русским зарницам несёт ребятишек домой.

В «Черном тюльпане» те, кто с заданий,

Едут на родину милую, в землю залечь.

В отпуск бессрочный, рваные в клочья,

Им никогда, никогда не обнять теплых плеч.

Две пары честных глаз, как будто в первый раз,

Смотрели на меня, не отрываясь.

Я бросил им штаны, сел на пол у стены,

И, улыбнувшись, молвил: «Одевайтесь…»

Огонь в груди горел, но я в упор смотрел,

Как путалась жена в белье знакомом.

Как лучший мой дружок, надеть не мог носок:

Он был в гостях, а я, конечно, дома.

На Ивана холод ждём, в Святки лето снится,

Зной «махнём» не глядя мы на пургу-метель.

Только бурка казаку во степи станица,

Только бурка казаку в степи постель.

Отложи косу свою, бабка, на немного,

Допоём, чего уж там, было б далеко.

Только песня казаку во степи подмога,

Только с песней казаку помирать легко.

Как получилось, что люди порой

Так неуёмно довольны собой,

Что забывают о горестях других.

Много их есть — живых,

Но почему-то слепых и глухих,

Друг другу чужих.

Жить со мной — не поле перейти.

То я король, то — последняя из скотин,

Но не от погоды это зависит.

Я не ем того, что полезнее,

И очень люблю ходить по лезвию,

И ненавижу быть в плену у букв и чисел.