Иногда преступник вызывает большее сочувствие, чем его жертва.
Вещи могут рассказать о людях значительно больше, чем люди о вещах.
Иногда преступник вызывает большее сочувствие, чем его жертва.
— Знаете, Уотсон, — сказал он, — беда такого мышления, как у меня, в том, что я воспринимаю окружающее очень субъективно. Вот вы смотрите на эти рассеянные вдоль дороги дома и восхищаетесь их красотой. А я, когда вижу их, думаю только о том, как они уединенны и как безнаказанно здесь можно совершить преступление.
— О Господи! — воскликнул я. — Кому бы в голову пришло связывать эти милые сердцу старые домики с преступлением?
— Они внушают мне страх. Я уверен, Уотсон, — и уверенность эта проистекает из опыта, — что в самых отвратительных трущобах Лондона не свершается столько страшных грехов, сколько в этой восхитительной и веселой сельской местности.
— Вас прямо страшно слушать.
— И причина этому совершенно очевидна. То, чего не в состоянии совершить закон, в городе делает общественное мнение. В самой жалкой трущобе крик ребенка, которого бьют, или драка, которую затеял пьяница, тотчас же вызовет участие или гнев соседей, и правосудие близко, так что единое слово жалобы приводит его механизм в движение. Значит, от преступления до скамьи подсудимых — всего один шаг. А теперь взгляните на эти уединенные дома — каждый из них отстоит от соседнего на добрую милю, они населены в большинстве своем невежественным бедняками, которые мало что смыслят в законодательстве. Представьте, какие дьявольски жестокие помыслы и безнравственность тайком процветают здесь из года в год.
— Что Вы делаете?
— Не видите? Стреляю.
— Странный способ украшать дом монограммой королевы.
— Мне скучно, Ватсон.
— Надымили. Испортили стенку. Что Вы скажите хозяйке?
— Ничего не скажу. Завешу ковром, она и не увидит. Ведь Вы мне дадите ковер?
— Не дам.
— Ватсон, перестаньте злиться. Проиграли на бильярде и теперь срываете на мне свое плохое настроение. Здесь явно не хватает двух точек...
— Как бы вы описали этого человека? Его характер?
— Первая ошибка. Джеймс Мориарти не человек. Он паук. Паук в центре сети. Криминальной сети с тысячью нитей, и он в точности знает, как дергать за каждую из них.
Жизнь – сплошная пошлость, газеты выхолощены, отвага и романтика как будто навсегда ушли из преступного мира.
— Джеймс Мориарти — наемник.
— Рабочий?
— Да.
— Но не из тех, кто чинит отопление?
— Нет, из тех, кто мастерит бомбы и организовывает убийства. Но я уверен, над вашим котлом он бы потрудился на славу.
Когда врач совершает преступление, он опаснее всех прочих преступников. У него крепкие нервы и большие знания.
— Как протекает отцовство?
— О, чудесно. Потрясающе. Да, волшебно.
— Поспать удаётся?
— Увы.
— Да уж. Быть на побегушках у требовательного ребёнка, вставать в любое время по его капризу... Непривычно, наверное?
— К чему он?
— Вы же знаете. Вечно за ними убираешь, гладишь по головке...
— Это что, прикол?
— ... И ни слова благодарности. Они даже лица людей не различают.
— Вы шутите, да?
— А ты всё твердишь: «Умница. Ты у нас умница»...
— Это обо мне?
— ... И меняешь подгузники.
— Да уж, без этого никак.
— Не улавливаю.
Не волнуйтесь, сейчас найдём преступника. Алло, Даур? Как тебе не стыдно: человек приехал к нам в гости на отдых, а ты у неё сумочку забрал. Не ты? Извини. Алло, Хасик? Слушай, как тебе не стыдно? У такой красивой женщины сумочку... Не ты? Извини. Алло, Даур? Подождите, осталось 59 тысяч 957 человек.