Впрочем, многое начинает выглядеть по-другому, когда ты вырастаешь и перестаешь смотреть на мир снизу вверх.
Иногда человек задает вопросы не для того, чтобы узнать, что вы думаете, а для того, чтобы высказать свою точку зрения.
Впрочем, многое начинает выглядеть по-другому, когда ты вырастаешь и перестаешь смотреть на мир снизу вверх.
Иногда человек задает вопросы не для того, чтобы узнать, что вы думаете, а для того, чтобы высказать свою точку зрения.
Если в детстве вы были послушной, тихой и прилежной девочкой, то лет этак к девятнадцати непременно захотите исправить всю несправедливость ситуации и наверстать упущенное.
Оказывается, вполне можно жить, имея в голове две противоположные точки зрения, балансируя между ними.
Если тысяча человек во что-то верит, а я один верю в обратное, то тысяча против одного, что неправы они.
Когда нам двадцать лет, мы пляшем в самом центре жизни. Когда нам тридцать – бродим в пределах круга, очерченного жизнью. В пятьдесят – плетемся строго по краю, избегая смотреть как внутрь, так и наружу. А потом – и это привилегия детей и стариков – становимся невидимыми.
Не всегда все идет так, как нам хочется. И понять, кому стоит доверять, не так просто.
На войне детство кончается после первого боя и возраст считается иначе – не годами, а боями. Победами и поражениями.
Мне исполнился сорок один год. Ты понимаешь, Юрик? Сорок один! Я же пятый десяток разменяла. И что же я, как девчонка-малолетка, всех боюсь? Начальников боюсь, родителей боюсь, даже просто людей на улице боюсь, а вдруг меня кто-нибудь обидит, оскорбит, нахамит мне? Ну сколько же можно всех и всего бояться, а? Что я, рассыплюсь оттого, что на меня кто-то наорет? Да пусть орут, пусть ругаются, с меня даже волосок не упадет.