Я верю, что из этих комьев земли выйдут и любовники и светила.
И что святая святых есть тело мужское и женское,
Что цвет и вершина всей жизни — то чувство, какое они питают друг к другу,
Что они должны излить это чувство на всех, покуда оно не станет всесветным,
Покуда мы все до единого не станем в такой же мере дороги и милы друг для друга.
Жалобы и рабья покорность — в одной упаковке с аптечным порошком для больных, условности — для дальней родни,
Я ношу мою шляпу, как вздумаю, и в комнате и на улице.
Я таков, каков я есть, и не жалуюсь;
Если об этом не знает никто во вселенной, я доволен,
Если знают все до одного, я доволен.
Та вселенная, которая знает об этом, для меня она больше всех, и эта вселенная — Я,
И добьюсь ли я победы сегодня, или через десять тысяч, или через десять миллионов лет,
Я спокойно приму ее сегодня, и так же спокойно я могу подождать.
Я думаю, я мог бы жить с животными, они так спокойны и замкнуты в себе,
Я стою и смотрю на них долго-долго.
Они не скорбят, не жалуются на свой злополучный удел,
Они не плачут бессонными ночами о своих грехах,
Они не изводят меня, обсуждая свой долг перед богом,
Разочарованных нет между ними, нет одержимых бессмысленной страстью к стяжанию,
Никто ни перед кем не преклоняет коленей, не чтит подобных себе, тех, что жили за тысячу лет;
И нет между ними почтенных, и нет на целой земле горемык.
Мучения — это всего лишь одна из моих одежд,
У раненого я не пытаю о ране, я сам становлюсь тогда раненым,
Мои синяки багровеют, пока я стою и смотрю, опираясь на легкую трость.
Все ближе время, и все угрюмее сумрак,
Ужас того, что мне неизвестно, мрачит меня.
Я еще поброжу,
Я еще поезжу по этой стране, но не знаю, где и как долго,
Может быть, скоро, средь бела дня или ночью, когда я пою, мой голос внезапно умолкнет.
О, книга! О, песни! или это и весь наш итог?
Или мы лишь приходим к началу себя? — но и этого довольно, душа;
Душа, мы поистине были на свете — и этого довольно.
К чему мне твоя быстрая иноходь, ведь я быстрее тебя,
Даже когда я сижу или стою, я обгоняю тебя.
Мне кажется, все на свету и на воздухе должны быть довольны,
Пусть тот, кто еще не в гробу и не в яме, знает, что он имеет достаточно.
Я знаю, что лучшее место — моё, и лучшее
время — моё, еще никто не измерил
меня и никогда не измерит.
Но каждого из вас, мужчин и женщин, я возвожу на вершину горы,
Левой рукой я обнимаю ваш стан,
А правой указываю на окрестные дали и на большую дорогу.
Ни я, ни кто другой не может пройти эту дорогу за вас,
Вы должны пройти её сами.
Так я иду! (Открыты двери времени! Двери лазарета открыты!)
Разбитую голову бинтую (не срывай, обезумев, повязки!),
Осматриваю шею кавалериста, пробитую пулей навылет;
Вместо дыханья — хрип, глаза уже остекленели, но борется жизнь упорно.
(Явись, желанная смерть! Внемли, о прекрасная смерть! Сжалься, приди скорей.)
С обрубка ампутированной руки
Я снимаю корпию, счищаю сгустки, смываю гной и кровь;
Солдат откинул в сторону голову на подушке,
Лицо его бледно, глаза закрыты (он боится взглянуть на кровавый обрубок,
Он еще не видел его).
Перевязываю глубокую рану в боку,
Еще день, другой — и конец, видите, как тело обмякло, ослабло,
А лицо стало иссиня-желтым.
Бинтую пробитое плечо, простреленную ногу,
Очищаю гнилую, ползучую, гангренозную рану,
Помощник мой рядом стоит, держа поднос и ведерко.
Но я не теряюсь, не отступаю,
Бедро и колено раздроблены, раненье в брюшину.
Все раны я перевязываю спокойно (а в груди моей полыхает пожар).
Послушай, я или ты,
А также мужчины, женщины, государства, все, что знаем мы или не знаем,
Все, что считаем прочным, прекрасно построенным и ценным,—
Всего лишь образы.
Знак мимолетный,
Сущность настроения художника или долгого исследования ученого,
Тяжкий труд воина, мученика, героя—
Созданы образами.
В каждой человеческой жизни
(Частицы собираются, выстраиваются, все мысли, и чувства, и все деяния—до единого)
Целое, а также большое или малое, суммируется, складывается
В эти образы.
И этот мир,
И эти вселенные, вселенные человечества,
Смысл и цель, вечная, неизменная жизнь нашей жизни—
Образы, одни образы.
И для тебя, моя душа,
Радости, непрерывные празднества, восторги,
Твои сильно выросшие желания, ожидания встречи,
Товарищи твои — образы.
Твое неизменное тело —
Тело, скрытое там, в глубине твоего тела,
Только искусство передает смысл формы, я и сам в действительности
Лишь отражение и образ.
Камерадо, это—не книга.
Кто прикасается к ней, дотрагивается до человека
(Что сейчас—ночь? мы вместе и никого вокруг?),
Это — я, и ты держишь в объятьях меня, а я обнимаю тебя,
Я выпрыгиваю со страниц прямо в твои объятья—смерть призывает меня.
О, как усыпляют меня твои пальцы,
Дыханье твое освежает, подобно росе, твой пульс усмиряет тимпаны моих ушей,
Я чувствую, что исчезаю, от головы до кончиков пальцев,
О, как прекрасно, довольно!
Довольно, о дело, построенное на экспромте и тайне,
Довольно, о зыбкое настоящее, довольно, о прошлое, с подведенным итогом.
Мой друг, кто бы ты ни был, прими от меня поцелуй,
Я дарю его только тебе, не забывай меня,
Я ощущаю себя человеком, который решил отдохнуть после целого дня трудов,
Я выбираю сейчас из множества преображений одно, из множества аватар
Одну — восхождение в горние выси, другие преображения, конечно же, еще впереди.
Незнакомый мир, реальнее, чем я его мыслил, вполне ощутимый, мечет в меня пробуждающие лучи. До свиданья!
Запомни мои слова, я могу возвратиться,
Я люблю тебя, я расстаюсь с вещным миром,
Я словно разъят на части, торжествующий, мертвый.
Cлайд с цитатой