Уолт Уитмен. Листья травы

Другие цитаты по теме

Я знаю, что лучшее место — моё, и лучшее

время — моё, еще никто не измерил

меня и никогда не измерит.

Но каждого из вас, мужчин и женщин, я возвожу на вершину горы,

Левой рукой я обнимаю ваш стан,

А правой указываю на окрестные дали и на большую дорогу.

Ни я, ни кто другой не может пройти эту дорогу за вас,

Вы должны пройти её сами.

Так я иду! (Открыты двери времени! Двери лазарета открыты!)

Разбитую голову бинтую (не срывай, обезумев, повязки!),

Осматриваю шею кавалериста, пробитую пулей навылет;

Вместо дыханья — хрип, глаза уже остекленели, но борется жизнь упорно.

(Явись, желанная смерть! Внемли, о прекрасная смерть! Сжалься, приди скорей.)

С обрубка ампутированной руки

Я снимаю корпию, счищаю сгустки, смываю гной и кровь;

Солдат откинул в сторону голову на подушке,

Лицо его бледно, глаза закрыты (он боится взглянуть на кровавый обрубок,

Он еще не видел его).

Перевязываю глубокую рану в боку,

Еще день, другой — и конец, видите, как тело обмякло, ослабло,

А лицо стало иссиня-желтым.

Бинтую пробитое плечо, простреленную ногу,

Очищаю гнилую, ползучую, гангренозную рану,

Помощник мой рядом стоит, держа поднос и ведерко.

Но я не теряюсь, не отступаю,

Бедро и колено раздроблены, раненье в брюшину.

Все раны я перевязываю спокойно (а в груди моей полыхает пожар).

Послушай, я или ты,

А также мужчины, женщины, государства, все, что знаем мы или не знаем,

Все, что считаем прочным, прекрасно построенным и ценным,—

Всего лишь образы.

Знак мимолетный,

Сущность настроения художника или долгого исследования ученого,

Тяжкий труд воина, мученика, героя—

Созданы образами.

В каждой человеческой жизни

(Частицы собираются, выстраиваются, все мысли, и чувства, и все деяния—до единого)

Целое, а также большое или малое, суммируется, складывается

В эти образы.

И этот мир,

И эти вселенные, вселенные человечества,

Смысл и цель, вечная, неизменная жизнь нашей жизни—

Образы, одни образы.

И для тебя, моя душа,

Радости, непрерывные празднества, восторги,

Твои сильно выросшие желания, ожидания встречи,

Товарищи твои — образы.

Твое неизменное тело —

Тело, скрытое там, в глубине твоего тела,

Только искусство передает смысл формы, я и сам в действительности

Лишь отражение и образ.

Камерадо, это—не книга.

Кто прикасается к ней, дотрагивается до человека

(Что сейчас—ночь? мы вместе и никого вокруг?),

Это — я, и ты держишь в объятьях меня, а я обнимаю тебя,

Я выпрыгиваю со страниц прямо в твои объятья—смерть призывает меня.

О, как усыпляют меня твои пальцы,

Дыханье твое освежает, подобно росе, твой пульс усмиряет тимпаны моих ушей,

Я чувствую, что исчезаю, от головы до кончиков пальцев,

О, как прекрасно, довольно!

Довольно, о дело, построенное на экспромте и тайне,

Довольно, о зыбкое настоящее, довольно, о прошлое, с подведенным итогом.

Мой друг, кто бы ты ни был, прими от меня поцелуй,

Я дарю его только тебе, не забывай меня,

Я ощущаю себя человеком, который решил отдохнуть после целого дня трудов,

Я выбираю сейчас из множества преображений одно, из множества аватар

Одну — восхождение в горние выси, другие преображения, конечно же, еще впереди.

Незнакомый мир, реальнее, чем я его мыслил, вполне ощутимый, мечет в меня пробуждающие лучи. До свиданья!

Запомни мои слова, я могу возвратиться,

Я люблю тебя, я расстаюсь с вещным миром,

Я словно разъят на части, торжествующий, мертвый.

Народ, захвативший власть, не отомстил никому и дворянских голов не рубил:

Он презирал жестокость королей.

Но из его милосердия выросла лютая гибель, и дрожащие монархи приходят опять,

С ними их обычная свита: сборщик податей, поп, палач,

Тюремщик, вельможа, законник, солдат и шпион.

Но сзади всех, смотри, какой-то призрак крадется,

Неясный, как ночь, весь с головою укутан в бесконечную пунцовую ткань,

Не видно ни глаз, ни лица;

Только палец изогнутый, словно головка змеи,

Из багряных одежд появился и указует куда-то.

А в свежих могилах лежат окровавленные юноши,

И веревка виселицы туго натянута, и носятся пули князей, и победившие гады смеются,

Но все это приносит плоды, и эти плоды благодатны.

Эти трупы юношей,

Эти мученики, повисшие в петле, эти сердца, пронзенные серым свинцом,

Холодны они и недвижны, но они где-то живут, и их невозможно убить.

Они живут, о короли, в других, таких же юных,

Они в уцелевших собратьях живут, готовых снова восстать против вас,

Они были очищены смертью, умудрены, возвеличены ею.

В каждой могиле борца есть семя свободы, из этого семени вырастет новый посев,

Далеко разнесут его ветры, его вскормят дожди и снега.

Кого бы ни убили тираны, его душа никуда не исчезает,

Но невидимо парит над землею, шепчет, предупреждает, советует.

Свобода! пусть другие не верят в тебя, но я верю в тебя до конца!

Трубач! Я сам, верно, тот инструмент, на котором играешь ты песни,

Ты плавишь мне сердце и мозг, их движешь, влечешь и меняешь.

Внезапно твой смутный напев навеял грусть на меня,

Ты погасил ласкающий светоч — надежду.

Я вижу рабство и гнет, произвол и насилье повсюду,

Безмерный чувствую стыд, ибо народ мой унижен — и этим унижен я сам,

Моими стали страданья — обиды всего человечества, — и жажда мщенья, и скрытая ненависть,

Меня гнетет пораженье — все кончено! Враг торжествует.

(Но исполином встает над руинами Правда, неколебимая до конца!

Решимость и воля — стоять до конца!)

Волосы, грудь, бедра, изгибы ног, небрежно повисшие руки — ее и мои — растворились;

Отлив, порожденный приливом, прилив, порожденный отливом,— любовная плоть в томленье, в сладостной боли;

Безграничный, прозрачный фонтан любви знойной, огромной, дрожь исступленья, безответный яростный сок;

Новобрачная ночь любви переходит надежно и нежно в рассвет распростертый,

Перелившись в желанный, покорный день,

Потерявшись в объятьях сладостной плоти дневной.

Это зародыш — от женщины после родится дитя, человек родится;

Это купель рожденья — слиянье большого и малого, и снова исток.

Не стыдитесь, женщины,— преимущество ваше включает других и начало других;

Вы ворота тела, и вы ворота души.

В женщине качества все, она их смягчает,

Она на месте своем и движется в равновесии полном;

В ней все скрыто, как должно,— она и деятельна и спокойна;

Ей — зачинать дочерей, и ей — зачинать сыновей.

Мы — немногие равные, живущие в различных странах и в различных временах,

Мы, сокрытые на всех континентах, во всех кастах, признающие все религии, благотворители, сострадатели, гармоничная часть людей,

Мы проходим молчаливо сквозь споры и утверждения, но не отвергаем ни спорящих, ни то, что они утверждают,

Мы слышим крик и ругань, мы в самой гуще раздоров, зависти, взаимных обвинений каждой из сторон,

Они смыкаются вокруг нас, не слушая наших объяснений, они окружают нас, мой товарищ,

И все же мы идем, неудержимые, свободные, идем по всей земле, и будем идти, пока сможем оставлять наш неизгладимый след на времени и в различных эпохах,

Пока не насытим собой время и эпохи, чтобы мужчины и женщины будущих стран и времен стали ощущать себя любимыми и любящими, как мы сейчас.

Открыла быстро конверт,

О, то не он писал, но подписано его имя!

Кто-то чужой писал за нашего сына... о несчастная мать!

В глазах у нее потемнело, прочла лишь отрывки фраз:

«Ранен пулей в грудь.., кавалерийская стычка... отправлен в госпиталь...

Сейчас ему плохо, но скоро будет лучше".

Ах, теперь я только и вижу

Во всем изобильном Огайо с его городами и фермами

Одну эту мать со смертельно бледным лицом,

Опершуюся о косяк двери.

«Не горюй, милая мама (взрослая дочь говорит, рыдая,

А сестры-подростки жмутся молча в испуге),

Ведь ты прочитала, что Питу скоро станет лучше".

Увы, бедный мальчик, ему не станет лучше (он уже не нуждается в этом, прямодушный и смелый),

Он умер в то время, как здесь стоят они перед домом, -

Единственный сын их умер.

Но матери нужно, чтоб стало лучше:

Она, исхудалая, в черном платье,

Днем не касаясь еды, а ночью в слезах просыпаясь,

Во мраке томится без сна с одним лишь страстным желаньем

Уйти незаметно и тихо из жизни, исчезнуть и скрыться,

Чтобы вместе быть с любимым убитым сыном.

И каждая пылинка ничтожная может стать центром вселенной...