Все ближе время, и все угрюмее сумрак,
Ужас того, что мне неизвестно, мрачит меня.
Я еще поброжу,
Я еще поезжу по этой стране, но не знаю, где и как долго,
Может быть, скоро, средь бела дня или ночью, когда я пою, мой голос внезапно умолкнет.
О, книга! О, песни! или это и весь наш итог?
Или мы лишь приходим к началу себя? — но и этого довольно, душа;
Душа, мы поистине были на свете — и этого довольно.
Трубач! Я сам, верно, тот инструмент, на котором играешь ты песни,
Ты плавишь мне сердце и мозг, их движешь, влечешь и меняешь.
Внезапно твой смутный напев навеял грусть на меня,
Ты погасил ласкающий светоч — надежду.
Я вижу рабство и гнет, произвол и насилье повсюду,
Безмерный чувствую стыд, ибо народ мой унижен — и этим унижен я сам,
Моими стали страданья — обиды всего человечества, — и жажда мщенья, и скрытая ненависть,
Меня гнетет пораженье — все кончено! Враг торжествует.
(Но исполином встает над руинами Правда, неколебимая до конца!
Решимость и воля — стоять до конца!)
Волосы, грудь, бедра, изгибы ног, небрежно повисшие руки — ее и мои — растворились;
Отлив, порожденный приливом, прилив, порожденный отливом,— любовная плоть в томленье, в сладостной боли;
Безграничный, прозрачный фонтан любви знойной, огромной, дрожь исступленья, безответный яростный сок;
Новобрачная ночь любви переходит надежно и нежно в рассвет распростертый,
Перелившись в желанный, покорный день,
Потерявшись в объятьях сладостной плоти дневной.
Это зародыш — от женщины после родится дитя, человек родится;
Это купель рожденья — слиянье большого и малого, и снова исток.
Не стыдитесь, женщины,— преимущество ваше включает других и начало других;
Вы ворота тела, и вы ворота души.
В женщине качества все, она их смягчает,
Она на месте своем и движется в равновесии полном;
В ней все скрыто, как должно,— она и деятельна и спокойна;
Ей — зачинать дочерей, и ей — зачинать сыновей.
Мы — немногие равные, живущие в различных странах и в различных временах,
Мы, сокрытые на всех континентах, во всех кастах, признающие все религии, благотворители, сострадатели, гармоничная часть людей,
Мы проходим молчаливо сквозь споры и утверждения, но не отвергаем ни спорящих, ни то, что они утверждают,
Мы слышим крик и ругань, мы в самой гуще раздоров, зависти, взаимных обвинений каждой из сторон,
Они смыкаются вокруг нас, не слушая наших объяснений, они окружают нас, мой товарищ,
И все же мы идем, неудержимые, свободные, идем по всей земле, и будем идти, пока сможем оставлять наш неизгладимый след на времени и в различных эпохах,
Пока не насытим собой время и эпохи, чтобы мужчины и женщины будущих стран и времен стали ощущать себя любимыми и любящими, как мы сейчас.
Воздух не духи, его не изготовили химики, он без запаха,
Я глотал бы его вечно, я влюблен в него,
Я пойду на лесистый берег, сброшу одежды и стану голым,
Я схожу с ума от желания, чтобы воздух прикасался ко мне.
Радость — оттого, что я один, или оттого, что я в уличной сутолоке, или оттого, что я брожу по холмам и полям,
Ощущение здоровья, трели в полуденный час, та песня, что поется во мне, когда, встав поутру, я встречаю солнце.
Ты уже не будешь брать все явления мира из вторых или третьих рук,
Ты перестанешь смотреть глазами давно умерших пли питаться книжными призраками,
И моими глазами ты не станешь смотреть, ты не возьмешь у меня ничего,
Ты выслушаешь и тех и других и профильтруешь все через себя.
Я понял, что быть с теми, кто нравится мне,— довольство,
Что вечером посидеть и с другими людьми — довольство,
Что быть окруженным прекрасной, пытливой, смеющейся, дышащей плотью — довольство,
Побыть средь других, коснуться кого-нибудь, обвить рукой слегка его иль ее шею на миг — иль этого мало?
Мне большего наслажденья не надо — я плаваю в нем, как в море.
Есть что-то в общенье с людьми, в их виде, в касанье, в запахе их, что радует душу,—
Многое радует душу, но это — особенно сильно.
Жалобы и рабья покорность — в одной упаковке с аптечным порошком для больных, условности — для дальней родни,
Я ношу мою шляпу, как вздумаю, и в комнате и на улице.
Я таков, каков я есть, и не жалуюсь;
Если об этом не знает никто во вселенной, я доволен,
Если знают все до одного, я доволен.
Та вселенная, которая знает об этом, для меня она больше всех, и эта вселенная — Я,
И добьюсь ли я победы сегодня, или через десять тысяч, или через десять миллионов лет,
Я спокойно приму ее сегодня, и так же спокойно я могу подождать.
Я выберу свой путь,
Пусть другие провозглашают законы, мне нет никакого дела до законов,
Пусть другие прославляют возвышенных людей и поддерживают спокойствие, я поддерживаю только волнение и борьбу,
Я не восхваляю возвышенного человека, я противопоставляю ему просто стоящего.
(Кто вы и в чем постыдная тайна вашей жизни?
Неужели вы будете всю жизнь уклоняться? надрываться и трепаться всю жизнь?
Кто вы, сыплющие наизусть вызубренными датами и цитатами, именами и страницами,—
Вы, слова не умеющие сказать в простоте?)
Пусть другие отделывают свои образцы, я никогда не отделываю свои образцы,
Я творю их по неистощимым законам, как сама Природа, всегда наново и набело.
Я ничего не вменяю в обязанность,
То, что другие вменяют в обязанность, я называю влеченьями жизни
(Неужели я стану сердцу вменять в обязанность биться?).
Пусть другие избавляются от вопросов, я не избавлюсь ни от чего, я ставлю новые неразрешимые вопросы.
Кто эти существа, которых я вижу и осязаю, и в чем их цель?
В чем цель этих похожих на меня, так притягивающих к себе своим участием или безразличием?
Я призываю всех не доверять тому, что говорят обо мне друзья, но прислушаться к моим врагам, ибо так поступал и я,
Я наказываю на вечные времена отвергать истолковывающих меня, ибо я и сам не умею истолковывать себя,
Я наказываю не строить на мне ни теорий, ни школ,
Я наказываю предоставить свободу каждому, как я предоставлял каждому свободу.
За мною — просека лет!
О, я вижу: жизнь вовсе не коротка, она велика и неизмерима,
Отныне я буду ступать по земле сдержанно и целомудренно, терпеливый сеятель, встающий на рассвете,
Каждый час — это семя веков и веков.
Я должен упорно следовать этим урокам воздуха, воды и земли,
Я сознаю, что времени терять мне нельзя.
Мучения — это всего лишь одна из моих одежд,
У раненого я не пытаю о ране, я сам становлюсь тогда раненым,
Мои синяки багровеют, пока я стою и смотрю, опираясь на легкую трость.
Я верю, что из этих комьев земли выйдут и любовники и светила.
И что святая святых есть тело мужское и женское,
Что цвет и вершина всей жизни — то чувство, какое они питают друг к другу,
Что они должны излить это чувство на всех, покуда оно не станет всесветным,
Покуда мы все до единого не станем в такой же мере дороги и милы друг для друга.
Cлайд с цитатой