Уолт Уитмен. Листья травы

Я выберу свой путь,

Пусть другие провозглашают законы, мне нет никакого дела до законов,

Пусть другие прославляют возвышенных людей и поддерживают спокойствие, я поддерживаю только волнение и борьбу,

Я не восхваляю возвышенного человека, я противопоставляю ему просто стоящего.

(Кто вы и в чем постыдная тайна вашей жизни?

Неужели вы будете всю жизнь уклоняться? надрываться и трепаться всю жизнь?

Кто вы, сыплющие наизусть вызубренными датами и цитатами, именами и страницами,—

Вы, слова не умеющие сказать в простоте?)

Пусть другие отделывают свои образцы, я никогда не отделываю свои образцы,

Я творю их по неистощимым законам, как сама Природа, всегда наново и набело.

Я ничего не вменяю в обязанность,

То, что другие вменяют в обязанность, я называю влеченьями жизни

(Неужели я стану сердцу вменять в обязанность биться?).

Пусть другие избавляются от вопросов, я не избавлюсь ни от чего, я ставлю новые неразрешимые вопросы.

Кто эти существа, которых я вижу и осязаю, и в чем их цель?

В чем цель этих похожих на меня, так притягивающих к себе своим участием или безразличием?

Я призываю всех не доверять тому, что говорят обо мне друзья, но прислушаться к моим врагам, ибо так поступал и я,

Я наказываю на вечные времена отвергать истолковывающих меня, ибо я и сам не умею истолковывать себя,

Я наказываю не строить на мне ни теорий, ни школ,

Я наказываю предоставить свободу каждому, как я предоставлял каждому свободу.

За мною — просека лет!

О, я вижу: жизнь вовсе не коротка, она велика и неизмерима,

Отныне я буду ступать по земле сдержанно и целомудренно, терпеливый сеятель, встающий на рассвете,

Каждый час — это семя веков и веков.

Я должен упорно следовать этим урокам воздуха, воды и земли,

Я сознаю, что времени терять мне нельзя.

0.00

Другие цитаты по теме

К чему мне твоя быстрая иноходь, ведь я быстрее тебя,

Даже когда я сижу или стою, я обгоняю тебя.

Народ, захвативший власть, не отомстил никому и дворянских голов не рубил:

Он презирал жестокость королей.

Но из его милосердия выросла лютая гибель, и дрожащие монархи приходят опять,

С ними их обычная свита: сборщик податей, поп, палач,

Тюремщик, вельможа, законник, солдат и шпион.

Но сзади всех, смотри, какой-то призрак крадется,

Неясный, как ночь, весь с головою укутан в бесконечную пунцовую ткань,

Не видно ни глаз, ни лица;

Только палец изогнутый, словно головка змеи,

Из багряных одежд появился и указует куда-то.

А в свежих могилах лежат окровавленные юноши,

И веревка виселицы туго натянута, и носятся пули князей, и победившие гады смеются,

Но все это приносит плоды, и эти плоды благодатны.

Эти трупы юношей,

Эти мученики, повисшие в петле, эти сердца, пронзенные серым свинцом,

Холодны они и недвижны, но они где-то живут, и их невозможно убить.

Они живут, о короли, в других, таких же юных,

Они в уцелевших собратьях живут, готовых снова восстать против вас,

Они были очищены смертью, умудрены, возвеличены ею.

В каждой могиле борца есть семя свободы, из этого семени вырастет новый посев,

Далеко разнесут его ветры, его вскормят дожди и снега.

Кого бы ни убили тираны, его душа никуда не исчезает,

Но невидимо парит над землею, шепчет, предупреждает, советует.

Свобода! пусть другие не верят в тебя, но я верю в тебя до конца!

Трубач! Я сам, верно, тот инструмент, на котором играешь ты песни,

Ты плавишь мне сердце и мозг, их движешь, влечешь и меняешь.

Внезапно твой смутный напев навеял грусть на меня,

Ты погасил ласкающий светоч — надежду.

Я вижу рабство и гнет, произвол и насилье повсюду,

Безмерный чувствую стыд, ибо народ мой унижен — и этим унижен я сам,

Моими стали страданья — обиды всего человечества, — и жажда мщенья, и скрытая ненависть,

Меня гнетет пораженье — все кончено! Враг торжествует.

(Но исполином встает над руинами Правда, неколебимая до конца!

Решимость и воля — стоять до конца!)

Волосы, грудь, бедра, изгибы ног, небрежно повисшие руки — ее и мои — растворились;

Отлив, порожденный приливом, прилив, порожденный отливом,— любовная плоть в томленье, в сладостной боли;

Безграничный, прозрачный фонтан любви знойной, огромной, дрожь исступленья, безответный яростный сок;

Новобрачная ночь любви переходит надежно и нежно в рассвет распростертый,

Перелившись в желанный, покорный день,

Потерявшись в объятьях сладостной плоти дневной.

Это зародыш — от женщины после родится дитя, человек родится;

Это купель рожденья — слиянье большого и малого, и снова исток.

Не стыдитесь, женщины,— преимущество ваше включает других и начало других;

Вы ворота тела, и вы ворота души.

В женщине качества все, она их смягчает,

Она на месте своем и движется в равновесии полном;

В ней все скрыто, как должно,— она и деятельна и спокойна;

Ей — зачинать дочерей, и ей — зачинать сыновей.

Мы — немногие равные, живущие в различных странах и в различных временах,

Мы, сокрытые на всех континентах, во всех кастах, признающие все религии, благотворители, сострадатели, гармоничная часть людей,

Мы проходим молчаливо сквозь споры и утверждения, но не отвергаем ни спорящих, ни то, что они утверждают,

Мы слышим крик и ругань, мы в самой гуще раздоров, зависти, взаимных обвинений каждой из сторон,

Они смыкаются вокруг нас, не слушая наших объяснений, они окружают нас, мой товарищ,

И все же мы идем, неудержимые, свободные, идем по всей земле, и будем идти, пока сможем оставлять наш неизгладимый след на времени и в различных эпохах,

Пока не насытим собой время и эпохи, чтобы мужчины и женщины будущих стран и времен стали ощущать себя любимыми и любящими, как мы сейчас.

Открыла быстро конверт,

О, то не он писал, но подписано его имя!

Кто-то чужой писал за нашего сына... о несчастная мать!

В глазах у нее потемнело, прочла лишь отрывки фраз:

«Ранен пулей в грудь.., кавалерийская стычка... отправлен в госпиталь...

Сейчас ему плохо, но скоро будет лучше".

Ах, теперь я только и вижу

Во всем изобильном Огайо с его городами и фермами

Одну эту мать со смертельно бледным лицом,

Опершуюся о косяк двери.

«Не горюй, милая мама (взрослая дочь говорит, рыдая,

А сестры-подростки жмутся молча в испуге),

Ведь ты прочитала, что Питу скоро станет лучше".

Увы, бедный мальчик, ему не станет лучше (он уже не нуждается в этом, прямодушный и смелый),

Он умер в то время, как здесь стоят они перед домом, -

Единственный сын их умер.

Но матери нужно, чтоб стало лучше:

Она, исхудалая, в черном платье,

Днем не касаясь еды, а ночью в слезах просыпаясь,

Во мраке томится без сна с одним лишь страстным желаньем

Уйти незаметно и тихо из жизни, исчезнуть и скрыться,

Чтобы вместе быть с любимым убитым сыном.

И каждая пылинка ничтожная может стать центром вселенной...

Воздух не духи, его не изготовили химики, он без запаха,

Я глотал бы его вечно, я влюблен в него,

Я пойду на лесистый берег, сброшу одежды и стану голым,

Я схожу с ума от желания, чтобы воздух прикасался ко мне.

Радость — оттого, что я один, или оттого, что я в уличной сутолоке, или оттого, что я брожу по холмам и полям,

Ощущение здоровья, трели в полуденный час, та песня, что поется во мне, когда, встав поутру, я встречаю солнце.

Ты уже не будешь брать все явления мира из вторых или третьих рук,

Ты перестанешь смотреть глазами давно умерших пли питаться книжными призраками,

И моими глазами ты не станешь смотреть, ты не возьмешь у меня ничего,

Ты выслушаешь и тех и других и профильтруешь все через себя.

Я понял, что быть с теми, кто нравится мне,— довольство,

Что вечером посидеть и с другими людьми — довольство,

Что быть окруженным прекрасной, пытливой, смеющейся, дышащей плотью — довольство,

Побыть средь других, коснуться кого-нибудь, обвить рукой слегка его иль ее шею на миг — иль этого мало?

Мне большего наслажденья не надо — я плаваю в нем, как в море.

Есть что-то в общенье с людьми, в их виде, в касанье, в запахе их, что радует душу,—

Многое радует душу, но это — особенно сильно.

Я верю, что из этих комьев земли выйдут и любовники и светила.

И что святая святых есть тело мужское и женское,

Что цвет и вершина всей жизни — то чувство, какое они питают друг к другу,

Что они должны излить это чувство на всех, покуда оно не станет всесветным,

Покуда мы все до единого не станем в такой же мере дороги и милы друг для друга.