Я никогда не покидал оков своего города,
И очень часто у меня ни на что не было сил.
Но я всегда отличал того, кто выдумывал
От того, кто рассказывал быль.
Я никогда не покидал оков своего города,
И очень часто у меня ни на что не было сил.
Но я всегда отличал того, кто выдумывал
От того, кто рассказывал быль.
Когда я мрачен или весел,
Я ничего не напишу.
Своим душевным равновесьем,
Признаться стыдно, дорожу.
Пускай, кто думает иначе,
К столу бежит, а не идет,
И там безумствует, и плачет,
И на себе рубашку рвет.
А я домой с вечерних улиц
Не тороплюсь, не тороплюсь.
Уравновешенный безумец,
Того мгновения дождусь,
Когда большие гири горя,
Тоски и тяжести земной,
С моей душой уже не споря,
Замрут на линии одной.
Вокруг люди. Я чувствую себя совсем маленькой. Я чувствую себя открытой, обнажённой перед ними. Я честна в своих эмоциях, как ребенок. И не важно, что я сейчас молчу, что я сейчас не плачу от отсутствия слёз. В горе не задумываешься о том, как ты выглядишь. В горе ты настоящий. Все люди спрятаны за взглядом равнодушия, за книгами, за разговорами, а я сижу обнажённая. Мне холодно. Я замерзаю. Моя душа простыла.
Могу сказать о своей душе, как одна баба о своей девке: «Она у меня не скучливая». Я чудесно переношу разлуку. Пока человек рядом, я послушно, внимательно и восторженно поглощаюсь им, когда его нет — собой.
Назовите меня дураком, но я никогда не копирую планы на пергамент. Для чего тогда нужна голова?
— Знаешь, я себя ощущаю второстепенным актером в мелодраме, который томится за кулисами, толком не зная, что происходит на сцене.
— Прекрасно понимаю, — сказал я. — Моя собственная роль понуждает меня порой бросаться на поиски автора этой идиотской пьесы. А ты попробуй посмотреть на дело иначе: таинственные истории редко оказываются такими, какими ты их себе представляешь. Как правило, все оказывается просто и пошло, и, когда правда раскрывается, остаются одни мотивы — примитивнее некуда. Гадать и пребывать в иллюзиях порой намного приятнее.
Думаешь, меня так легко ввергнуть в пучины отчаяния? Ты слишком беспокоишься, Гил. Мне всё равно ничего не понять, когда на меня такое резко сваливается. Так что всё в порядке.
В его сердце вновь начала расцветать надежда — этот неуничтожимый сорняк человеческой души.