С завещанием я не спешу,
Но скажу наперёд и без торгу,
Всё, что нажил, как есть, распишу:
Душу — богу, а тело — моргу.
Миру — мир (и дворцам, и хижинам)
Я ничей не нарушу покой.
Пусть простит мне, кто мною обиженный,
А врагов забираю с собой.
С завещанием я не спешу,
Но скажу наперёд и без торгу,
Всё, что нажил, как есть, распишу:
Душу — богу, а тело — моргу.
Миру — мир (и дворцам, и хижинам)
Я ничей не нарушу покой.
Пусть простит мне, кто мною обиженный,
А врагов забираю с собой.
— Ты как хочешь умереть?
От старости, я хотел было сказать, что лучше всего умер… но вовремя вспомнил, что передо мной маг. Этот что хочешь устроит.
— Я хочу умереть, лёжа в постели, — начал я. — Вокруг меня должны стоять: моя жена, трое моих сыновей, две дочки, адвокат, который заверит моё завещание, в котором я перевожу все свои восемнадцать машин, две яхты, четыре особняка…
Колдун начал зевать.
— …остров, шестнадцать вертолётов, собственный самолёт…
Я так могу хоть весь день перечислять.
— Ты это, заканчивай, — не выдержал Колдун. — Время поджимает.
— Не, сам спросил, а теперь рот затыкает, — обиделся я.
Нам внушили, с детства заложили в генах любовь к человеку с ружьём. Мы выросли словно бы на войне, даже те, кто родился через несколько десятилетий после неё. И наше зрение устроено так, что до сих пор, даже после преступлений революционных чрезвычаек, сталинских заградотрядов и лагерей, после недавнего Вильнюса, Баку, Тбилиси, после Кабула и Кандагара, человека с ружьём мы представляем солдатом 45-го, солдатом Победы. Так много написано книг о войне, так много изготовлено человеческими же руками и умом оружия, что мысль об убийстве стала нормальной. Лучшие умы с детской настойчивостью задумываются над тем, имеет ли право человек убивать животных, а мы, мало сомневаясь или наскоро соорудив политический идеал, способны оправдать войну.
Нет ни одного человека, ни одного живого существа, кто бы не вернулся после смерти. Прежде чем мы оказались здесь, мы умирали много раз. И то, что мы называем рождением, это просто обратная сторона смерти, как одна из двух сторон монеты или как дверь, которую, находясь снаружи, мы называем «входом», а находясь в комнате — «выходом».
Разве здоровые люди знают, что такое смерть? Это знают только те, кто живет в легочном санатории, только те, кто борется за каждый вздох, как за величайшую награду.
Я бы хотел умереть, как моя мать. Она была дома, занималась обычными делами, а потом сказала моей сестре: «Приготовь, пожалуйста, чаю, я собираюсь прилечь». Когда через пару минут сестра вошла в комнату с чаем, моей матери уже не было.
... жена, которая при решении любой проблемы говорит: Дорогой, как ты скажешь, так и будет... Женщины, учтите, такой жене не приходится бояться, что её последний вздох выйдет через перерезанное горло…
Если бы смерть была только паузой для того, чтобы уйти со сцены, сменить костюм и вернуться в качестве нового действующего лица… Бросились бы вы ей навстречу? Или решили бы не спешить? Если бы жизнь была всего лишь баскетбольным матчем или пьесой с концом и началом, когда участники действа, закончив играть, сразу готовятся к новому матчу, к новой постановке… Как бы вы стали жить, доподлинно зная, что смерти нет?