Никогда никому не был опасен колеблющийся, поражённый гамлетизмом дух: злое начало обитает в напряжении воли, в неспособности к квиетизму, в прометеевой мании величия племени, пламенеющего идеалами, переполняемого убеждениями, которое, начав глумиться над сомнением и ленью — пороками более благородными, чем все его добродетели, — вступает на путь погибели, вступает в историю, эту неприличную смесь пошлости и апокалипсиса.
Создатель ценностей, человек является преимущественно узником бредовых видений, узником веры в то, что нечто существует, тогда как стоит ему задержать дыхание, как все останавливается, стоит подавить свои эмоции, как прекращается дрожь, стоит побороть свои капризы, как все поблекнет. Реальность является всего лишь плодом наших
крайностей, результатом отсутствия у нас чувства меры, следствием необузданности нашего воображения.
Если бы наши ближние могли узнать наши мысли о них, то такие слова, как «дружба», «любовь», «самоотверженность» пришлось бы раз и навсегда вычеркнуть из словарей.
Дух беззащитен против осаждающих его миазмов, ибо они зарождаются в самом гиблом на свете месте, там, где безумие смешивается с нежностью в клоаке утопий и грез: в нашей душе.
Я изо всех сил стараюсь представить себе вселенную без... меня. К счастью, существование смерти компенсирует недостаток моего воображения.
Ибо что такое Грехопадение, как не погоня за истиной и уверенность в её обретении, как не страсть к догме и торжество догмы? В результате рождается фанатизм — смертный грех, который прививает человеку любовь к активности, к пророчеству, к террору, — лирическая проказа, которой он заражает души, подчиняет их, перемалывает или воспламеняет.
Все, что делается на земле, порождено иллюзией наполненности в пустоте, иллюзией тайны, которую несет в себе Ничто.
Сама по себе всякая идея нейтральна или должна быть таковой, но человек её одушевляет, переносит на неё свои страсти и своё безумие; замутненная, преображенная в верование, она внедряется во время, принимает облик события, и совершается переход от логики к эпилепсии. Так рождаются идеологии, доктрины и кровавые фарсы.
Наваждение, доведенное до пресыщения, растворяется в своей собственной избыточности. Постоянно настаивая на безграничности смерти, мысль в конце концов изнашивает эту идею, внушает нам к ней отвращение, порождает всесокрушающий избыток отрицания, который, перед тем как уменьшить и свести на нет привлекательность смерти, раскрывает нам бессодержательность жизни.
Cлайд с цитатой