В мире есть два типа боли: боль, что длится и боль, что всё обрывает. Сегодня, у тебя есть выбор....
Я вижу их боль. На каком-то уровне я даже понимаю их боль. Но я просто не могу её почувствовать.
В мире есть два типа боли: боль, что длится и боль, что всё обрывает. Сегодня, у тебя есть выбор....
Я вижу их боль. На каком-то уровне я даже понимаю их боль. Но я просто не могу её почувствовать.
— Мы живём в опасном мире, такое может случиться в любом месте с любым. И я за свои грехи должен умереть, в свой час. Но вот в чём прикол, грехов-то нет! Есть только жизнь. И то дерьмо, что творят люди, это естественная эволюция. Из тех, кем мы были, в могильщиков.
— То, что вы делаете и кем вы стали, меня не касается. В идеальном якобы мире, такие, как вы, не существовали бы. За всё, что мы сделаем приходит расплата: деньгами, пулей или страхом. В неидеальном мире люди поступают как хотят и только везучим даётся выбор всё исправить... Но! Чем исправить смерть? Большинство выбирает наказание, но чем расплатитесь вы? Деньгами семье убитого? Пулей для меня или страхом для себя, сбежавших от моего возмездия? Расстроюсь я из-за того, что убью вас лишь раз. Вы забыли, что для могильщиков, есть главный — гробовщик, или устроитель похорон, и это место он заслужил, закопав немало дерьма человеческого...
Киска, опустел наш дом!
Подурачимся вдвоём -
Человек и кошка,
Бланш, похожи мы с тобой:
Мы воспитаны в одной
Школе — без зубрёжки.
Сгиньте, слава и почёт,
Книги и наука,
Нудных нужд круговорот,
Долгих дел докука.
Хоть работай, хоть резвись -
Не прожить без боли жизнь.
Но раздумия скучны
И в забавах не нужны:
Их отложим мы пока,
Чтоб душа была легка.
Бланш! мудрец, кто бед не множит
И дурачится, коль может!
— Не понимаю, почему нас еще не убили?
— Потому что Сенред будет меня пытать, чтобы выяснить, что я знаю.
— Ты не боишься?
— Нет. Ни капельки.
— Не понимаю, как можно не бояться боли.
— Нет, я боюсь боли, просто я ее не почувствую.
— Да? Ты что, впадешь в какой-нибудь транс?
— Что ты несешь? Я не боюсь, потому что мы сбежим из этой грязной тюрьмы!
— У тебя есть план!?
— Пока нет.
— Больно! Как будто...
— Будто ты впечатался в деревянную стенку, да? Так и было.
— Это не просто деревянная стена, это двойной квебрачо — самая твёрдая штука на планете.
— ... Прекрасный выбор, Циско!
И не уверяй меня, будто пути господни неисповедимы, – продолжал Йоссариан уже более спокойно. – Ничего неисповедимого тут нет. Бог вообще ничего не делает. Он забавляется. А скорее всего, он попросту о нас забыл. Ваш бог, о котором вы все твердите с утра до ночи, – это темная деревенщина, недотепа, неуклюжий, безрукий, бестолковый, капризный, неповоротливый простофиля! Сколько, черт побери, почтения к тому, кто счел необходимым включить харкотину и гниющие зубы в свою «божественную» систему мироздания. Ну вот скажи на милость, зачем взбрело ему на ум, на его извращенный, злобный, мерзкий ум, заставлять немощных стариков испражняться под себя? И вообще, зачем, скажи на милость, он создал боль?
– Боль? – подхватила жена лейтенанта Шейскопфа. – Боль – это сигнал. Боль предупреждает нас об опасностях, грозящих нашему телу.
– А кто придумал опасности? – спросил Йоссариан и злорадно рассмеялся. – О, действительно, как это милостиво с его стороны награждать нас болью! А почему бы ему вместо этого не использовать дверной звонок, чтобы уведомлять нас об опасностях, а? Или не звонок, а какие нибудь ангельские голоса? Или систему голубых или красных неоновых лампочек, вмонтированных в наши лбы? Любой мало-мальски стоящий слесарь мог бы это сделать. А почему он не смог?