Да, в наше время искусство правления заключается в том, чтобы предоставить власть общественному мнению.
Невоздержанность, милый мой, — царица всех смертей.
Да, в наше время искусство правления заключается в том, чтобы предоставить власть общественному мнению.
Какова жизнь в государстве, где справедливость можно добиваться только через общественный резонанс, а у СК и у эксперта могут быть «пьяные мальчики в глазах»? Почему за справедливостью надо обращаться к журналистской власти в лице Пиманова, Гордона? И почему П. Астахов не сказал, какое именно обвинение предъявлено эксперту Клейменову — халатность или уже что-то серьезнее? А никого не волнует, что Клейменов действенно не раскаивался — грубо вел себя на передачах, отвечая на вопросы отца погибшего мальчика: «идите в суд, есть экспертиза, суд разберется»?
Женственный любовник восточной лени, чувственный, влюбленный в свои мечты, я не знал отдыха и не разрешал себе отведать наслаждений парижской жизни. Лакомка — я принудил себя к умеренности; любитель бродить пешком и плавать в лодке по морю, мечтавший побывать в разных странах, до сих пор с удовольствием, как ребенок, бросавший камешки в воду, — теперь я, не разгибая спины, сидел за письменным столом; словоохотливый — я молча слушал публичные лекции в библиотеке и музее; я спал на одиноком и жалком ложе, точно монах-бенедиктинец, а между тем женщина была моей мечтою — мечтою заветной и вечно ускользавшей от меня! Одним словом, жизнь моя была жестоким противоречием, беспрерывной ложью. Вот и судите после этого о людях!
Бумага, духи, золото, шелк, роскошь — все, что блестит, все, что нравится, пристало только молодости.
Как бы погребенные под обломками стольких вселенных, мы вопрошаем себя: к чему наша слава, наша ненависть, наша любовь? Если нам суждено стать в будущем неосязаемой точкой, стоит ли принимать на себя бремя бытия? И вот, вырванные из почвы нашего времени, мы перестаем жить, пока не войдет лакей и не скажет: «Графиня приказала передать, что она ждет вас».
Когда мы достигнем такой ступени научного знания, что сможем написать естественную историю сердец, установить их номенклатуру, классифицировать их по родам, видам и семействам, разделить их на ракообразных, ископаемых, ящеричных, простейших… еще там каких-нибудь, — тогда, милый друг, будет доказано, что существуют сердца нежные, хрупкие, как цветы, и что они ломаются от легкого прикосновения, которого даже не почувствуют иные сердца-минералы…
Надо быть очень несчастным, чтобы возбудить жалость, очень слабым, чтобы вызвать симпатию, очень мрачным с виду, чтобы дрогнули сердца...
Послушай, — сказал он, — как все молодые люди, я тоже когда-то думал о самоубийстве. Кто из нас к тридцати годам не убивал себя два-три раза?